Сергей Львов - Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле

Тут с правого борта показывается маленький остров. А на нем тяжко громоздится почти квадратная крепость, устрашающе мрачная, грузная, с зубчатыми стенами, почти без окон. Гребцы дружно поднимают весла. Вода стекает с них прозрачными крыльями, в которых загорается радуга. Лодка подходит к берегу. Два гребца выпрыгивают из нее в воду, вытягивают нос на песок, привязывают веревкой к столбу.

— Выходи! — слышит Кампанелла приказ.

Только что было море, солнце, ветер в лицо, птицы над головой. И опять — камера, тюрьма: Кастель дель Ово.

На новом месте Кампанелла занемог. Он не в подземелье, как в Замке Святого Эльма, и камера его не столь тесна и темна, как там, и через решетку врывается морской воздух и слышен прибой. А у него обмирало сердце и перехватывало дыхание. Неужто он так привык к своей яме?

Потом отдышался, огляделся, стал различать звуки, доносившиеся в камеру. Звяканье лодочных цепей, иногда пение рыбаков, скрип колес на мосту. Но громче этих мирных звуков — топот солдатских сапог на крепостной площади. Иногда среди ночи — стоны и вопли. Сколько лет преследуют его ночные голоса терзаемых.

Здесь Кампанелла с изумлением заметил в себе перемену. Что бы ни происходило с ним до сих пор, он писал стихи. О земле и о небе. О счастье, к которому стремился, и о бедах, что обрушились на него. О милых друзьях. О великой мудрости и о страшном неразумии мира. О пытках, которые перенес. О женщинах, о которых мог только мечтать. О своих надеждах. Надеждах, несмотря ни на что.

Но здесь, в новой тюрьме, не такой страшной, как прежняя, он перестал писать стихи. 1608 год был отмечен тремя событиями в жизни Кампанеллы. Ему исполнилось сорок лет. Его перевели в Кастель дель Ово. И он перестал писать стихи. Словно лопнула какая-то струна в душе. Что сказал бы Пьетро Понцио, собиравший каждую стихотворную строку, написанную им, узнай он, что Кампанелла больше не пишет стихов? Как бы он горевал! Но где Пьетро и как он может узнать об этом? Кампанелла больше не пишет стихов. Этого его враги добились. А ведь когда-то, размышляя над трактатом «Поэтика», он пришел к убеждению, что для человека писание стихов столь же естественно, как пение — для птицы, что поэзия восходит к такой же древности, как речь человеческая, и столь же необходима. Теперь поэзия покинула его.

Тем неистовее трудился он над научными сочинениями. Теперь его мысли были обращены к физике и медицине. Все, о чем когда-то толковали они в домах дель Туфо и делла Порта, обступило его. Беседы с Соправия и Кларио пришли на ум. Вспомнились и недолгие встречи с Галилеем и Бруно. Единственным пособием в этих трудах была его память. Он писал упорно, заставлял себя быть осторожным, чтобы не дать оснований вновь обвинить себя в ереси, но, увлекшись, забывал об осторожности. Смолоду мечтал он создать универсальный свод всех наук. Теперь он принялся за эту задачу…

Кампанелла был надолго вырван из жизни. А жизнь продолжалась. Великое время универсальных гениев, какими была славна эпоха Возрождения, ушло в прошлое, натурфилософы — Телезий, Бруно, да и Кампанелла — должны были уступить место ученым, которые не только размышляют и рассуждают о природе, но ставят опыты, делают вычисления. Да, Бруно и Кампанелла не ставили опытов над физическими телами. Жизнь поставила опыт на них самих, и они показали миру, что может выдержать человек. О приборах для этих опытов позаботилась инквизиция. Кампанеллу выхватили из потока движущегося времени, и оно ушло вперед, а Кампанелла, говоривший о строении мироздания, но ни разу в жизни не глядевший в телескоп, остался позади. Его враги преследовали в нем бунтовщика и еретика. Вырвав его из жизни, они не думали, что вырывают его из науки. Но то, что они отняли у человечества, отняв Кампанеллу у науки, им не забудется и не простится. История не знает сроков давности…

Надзиратели докладывали начальству — Кампанелла пишет. Иногда написанное отбирали. Кто-то где-то просматривал исписанные листы. Кто и где, он не знал. Когда ему первый раз небрежно швырнули то, что он писал и что считал отнятым безвозвратно, он испугался. Уж не считают ли его мертвым, а его писания безобидной забавой? Он не знал, что в его камере скрещиваются, сталкиваются противоборствующие влияния. Вдруг вице-король — князь Беневенте, сменивший графа Лемоса, — получает послание одного из немецких князей, который просит помиловать Кампанеллу, а если это невозможно, смягчить его судьбу. Отмахнуться от такого послания не позволяют интересы высокой политики. О помиловании не может быть и речи. На мелкие поблажки — в ответе они изображены великими благодеяниями — можно пойти.

Кампанелле возвращают несколько недавно отобранных у него рукописей. Дозволяют свидания и — о счастье! — разрешают читать. Узнав об этом, он так растерялся, что не сразу смог сказать, какие книги ему нужны. В первое свидание друзья хотят знать, что нужно Кампанелле, — он твердит о книгах. Спрашивают, чем помочь ему, — он продолжает говорить о книгах. Справляются о здоровье — он просит назвать книги, которые он упустил за это время. Одержимый!

Кампанелла едва успевает порадоваться свиданиям, едва успевает раскрыть доставленные ему книги — разражается гроза. У Святой Службы всюду глаза и уши. Все, что происходит в Кастель дель Ово, ей известно. Вице-король получает пренеприятную бумагу. Витиеватая по форме и резкая по сути, она напоминает, что приговор, вынесенный брату Томмазо, именуемому Кампанеллой, — приговор нераскаявшемуся еретику. Он должен нести наказание без послаблений… Немецкий князь, просивший за Кампанеллу, далеко, Святая Служба близко. У вице-короля нет желания ссориться с ней. Он не сомневается, что копия полученной им бумаги пошла в Мадрид. Не хватало ему давать объяснения его величеству из-за крамольника!

У Кампанеллы отнимают недочитанные книги. Он сражен этим. К нему не пускают друзей. Он снова один.

Ну что же! Жаловаться некому, просить некого. Молиться? Каких только молитв не возносил он в своих камерах, карцерах, ямах! Молиться больше нет сил.

Кампанелла написал много. Главнейшим из написанного он считает сейчас «Город Солнца». Но есть ли у него уверенность, что его труд поймут? Может быть, надо объяснить, растолковать его? В трудную пору, когда его на краткий миг поманили малыми благами, которые бедному узнику казались огромными, а потом отняли их, Кампанелла обдумывал трактат «О наилучшем государстве».

Кампанелла старался представить себе лица возможных оппонентов, их голоса. Ему виделся диспут, на котором он во всеуслышание будет защищать идеи Города Солнца. На каких древних философов и на какие церковные авторитеты можно сослаться? Вспомнился ему англичанин Томас Мор. Он тоже мечтал о разумном государстве и погублен врагами. Он написал о нем, как о союзнике: «Эти возражения опровергает авторитет недавнего мученика Томаса Мора, который описал вымышленное государство Утопии, с той целью, чтобы мы по его образцу создали свое государство или, по крайней мере, его отдельные устои». Он никогда не видел Томаса Мора, но ему казалось, что они знакомы. Как горько, что его нет в живых, как ужасно, что он казнен. Неразумен мир, убивающий своих мудрецов!