Владимир Волкович - Хмель-злодей

Васька успокоился и, устроившись удобнее, начал:

— Здесь произошло ужасное, я не знаю, как уцелел, никого в живых не оставили.

Михаил нервно передёрнул плечами.

— Сначала пришли казаки, а потом татары. Казаки вывели семью еврея Менделя из дома и поставили перед колодцем, потом брали каждого из его семерых детей и кидали живыми в колодец. А Менделя и жену его смотреть заставляли. Кричали дети страшно, невыносимо. Жена его в обморок упала, про неё и забыли, а она очнулась к колодцу подползла, поднялась да каменюкой того казака, что детей в колодец сбрасывал, по голове со всей силы ударила. Тот и упал замертво. Казаки подбежали и саблями её закололи. А Менделя привязали за ноги к лошади и проволокли по всему двору, по полю, по каменьям да деревам суковатым. Потом притащили и бросили у забора, от него только куски остались.

— А ты где был? — прервал Васькин рассказ Сашка, которого уже начало мутить от этих подробностей.

— Я залез под крышу сарая, под солому, мы туда с пацанами лазили с дерева, по ветке. Взрослый-то туда никак залезть не сможет, только если лестницу приставить. Оттуда всё видел и спасся тем. Нас-то, дворовых, не трогали поначалу, лишь всех согнали, и смотреть заставили.

— Ну, а дальше? Пани и панночка куда делись?

Васька с тревогой посмотрел на Михаила и опасливо отодвинулся от него.

— Старую пани казаки вывели из замка и что-то спрашивали у неё. Мне не слышно было, потом руки ей связали и стоять оставили, видно, недовольны остались. Молодую паненку раздели на глазах у всех, и насильничать начали…

— А-а-а, — словно рёв захлебнувшегося болью зверя, раздался из глотки Михаила. Он вскочил, схватил Ваську за одежду и поднял в воздух. Васька отчаянно закричал, дрыгая ногами:

— Обещали не бить…

Сашка обхватил руками Михаила и тихим голосом внушал ему:

— Спокойно, друже, спокойно, спокойно…

Михаил отпустил паренька и рухнул на ступеньку крыльца, поникший и обессиленный.

Некоторое время все молчали, потом Михаил, обращаясь к Ваське, сказал:

— Говори дальше, не бойся, я тебя не трону.

— Молодая паненка уже в бессилии на телеге лежала, когда старая пани подошла к одному из тех, что насиловал, и плюнула ему в лицо. Руки-то у неё связаны были. Тот выхватил саблю и заколол её.

— О, Господи! — застонал Михаил.

— Казаки хотели и молодую паненку убить, да тут татары подскочили. Татары людей на рынок в Кафу гонят и там продают, потому и не убивают. Вот они молодую паненку у казаков и отобрали. А потом, когда казаки ускакали, татары всех наших из домов выволокли. Кто не мог идти, тех убили, а остальных погнали в полон. Всю нашу округу разорили, всех православных угнали, один я спасся.

Васька перевёл дух и потянулся за аппетитным куском курицы. Леся отодвинула от него пищу.

— Так ты и живёшь здесь с тех пор? — спросил Сашка.

— А куда мне деваться, сначала еды много было в домах опустевших, да в подпольях. Потом с едой плохо стало, добывал, как мог. Жгу костёр в замке, греюсь, так и живу.

— А убитые где?

— Я всех их потихоньку на кладбище стащил, а то запах от них пошёл…

Сашка представил, что досталось пережить этому четырнадцатилетнему мальчишке, и сказал:

— Ничего, теперь вместе жить будем, и всё восстановим.

До самой ночи Сашка с Васькой и Лесей приводили в порядок две комнаты, чтобы можно было в них ночевать. Михаил участия в этих приготовлениях не принимал, а молча, и неподвижно сидел на крыльце.

Когда стемнело, он вскочил на коня и, ни слова не говоря, ускакал.

Ночь прикрыла звёздным шатром истерзанную землю. Михаил крутился по полю, ища хотя бы один единственный стог, но не было стогов в поле, некому было их ставить. И косить траву было некому, потому стояла она в рост…

Тогда рухнул он в желтеющую траву, закрыл глаза, и пришла к нему его любимая, его светловолосая Яна. И он ласкал её нетронутое никем тело. Тело, которое предназначалось только ему, только одному мужчине, которого она любила. Но вот кто-то сильный и холодный вырвал Яну из рук Михаила, и чёрные жёсткие руки, сорвав одежду, стали мять её нежную кожу и терзать её девичье тело, и насиловать её грубо и жестоко. Яна кричала, звала его на помощь, а Михаил не мог сдвинуться с места, словно привязанный и обессиленный.

Он вскочил в холодном поту, выхватил саблю, но тихо было вокруг, лишь кузнечики стрекотали в траве, распевая свои ночные песни.

Утром, едва начало светать, Михаил разбудил Сашку:

— Вставай, я уезжаю.

Сашка вскочил, как подброшенный резвой лошадью:

— Куда? Я еду с тобой.

— Тебе нельзя, у тебя Леся, ты забыл.

— Я не забыл, но не могу отпустить тебя в таком состоянии.

— Я в нормальном состоянии.

Сашка посмотрел на Михаила, тот был спокоен, лишь тёмные круги под глазами выдавали бессонную ночь.

— Куда же ты едешь?

— В Крым, в Кафу, искать Яну.

— Царское величество тебя за твою службу и радение жалует и милостиво похваляет; ты бы и впредь за православную веру стоял, царскому величеству служил, служба твоя в забвении никогда не останется.

Московский посланник Неронов опрокинул чарку превосходного венгерского вина из подвалов гетмана, крякнул, вытер бороду и усы.

— Хан предлагал мне весной нонешней пойти вместе на Москву, да отговорил я его от этого намерения. А вот донцы не захотели мне помощь дать против поляков, а вместо того пошли морем на Крым. Как же мне поступить прикажешь, ведь я сейчас в союзе с ханом?

Хмельницкий уже изрядно выпил, и его понесло:

— Если его царское величество будет стоять за донцов, — горячился гетман, — то я вместе с крымским царем буду наступать на московские украйны.

Неронов, ничуть не смутившись такими речами, спокойно ответил:

— Донцы ссорятся и мирятся, не спрашивая государя, а между ними много запорожских казаков, о том тебе ведомо. Тебе же, гетман, — с укоризной продолжал царский посланник, — таких речей не только говорить, но и мыслить о том негоже. Вспомни, царское величество с посланцами польскими по их присылке не соединился на казаков.