Станислав Десятсков - Персонных дел мастер

— Входи смело, мой рыцарь, и не бойся никаких козней, здесь мы дома!— Галька распахнула двери, и Никита, нагнувшись, чтобы не задеть головой притолоку, вошел в комнату со сводчатым потолком. В углу комнаты висели православные иконы, перед которыми теплилась зажженная свеча, в другом углу стояли на полке старинные книги. Сумеречный золотистый свет падал через арку окна и придавал какую-то особую мягкую таинственность этой странной комнате со строгим полумонашеским убранством.

Пока Никита осматривался, Галька сбросила с себя лисий салоп, судя по всему, подарок княгини, сорвала дамский пудерман и стала той Галькой, которую никогда, оказывается, не забывал Никита.

— Иди ко мне, мой коханый!— прошептала Галька.

Горячие руки охватили его шею, дыхание перехватило от поцелуя.

— ...Так где же я?— спросил Никита, когда прокричали первые петухи и робкий рассвет забрезжил в окне.

— Ты в странноприимном доме Ставропигийского братства.— Галька лежала на его плече, счастливая и несчастная. Счастливая оттого, что он был рядом, несчастная оттого, что им предстояло снова расстаться.

Никита слышал уже в Галиции про это братство, основанное еще русским первопечатником Иваном Федоровым в XVI веке, когда тот переехал из Москвы во Львов.

— Ставропигийское братство никогда не признавало унии, и у нас та же вера, что и у вас. Мы, русины, все на вашей стороне в этой войне...

— Так вот почему ты предупредила тогда нас у Яблонских...

— Все равно бы предупредила. Даже если бы не ненавидела свою пани княгиню, мой рыцарь!

Медленно и протяжно чуть ли не над головой у них зазвенели церковные колокола. Никита вскочил, памятуя, что на сегодня Сонцев назначил отъезд и его ждет новая служба.

— Ты уже уходишь, мой коханый!— Галька забилась в угол кровати и печально наблюдала за его скорыми сборами.

— Царева служба...— смущенно ответил Никита, чувствуя за собой какую-то вину, хотя ее и не было, а была лишь царская служба и ее обязанности. И Галька поняла это. Она соскочила с кровати, наспех накинула па себя платье, сбегала вниз, и к уходу Никиты на столе стояла крынка молока и лежал свежий хлеб. Галька смотрела, как он ест, с такой любовью и нежностью, что Никита не выдержал, взял ее за тонкую руку:

— А как же ты? Возвращаешься к княгине?

Галька покачала головой:

— Мне нет возврата, мой рыцарь. То, что я тебе сообщу сейчас, навеки закроет мне ворота в ее дом. И мне нет места в Речи Посполитой, потому как меня будет преследовать гнев одной из самых могучих панских фамилий. Так что передай, мой драгун, своему знатному князю, а он пусть не медлит и передаст самому царю, что коронный гетман литовский, сын моей пани, князь Михаил Вишневецкий со всем своим войском замыслил перейти на сторону шведов не далее как через две недели. А с ним к шведам отойдет и самая сильная восточная крепость Великого княжества Литовского Быхов и сам ее комендант, пан Синицкий.

— Что?!— Никита, опрокинув скамейку, схватил плащ и бросился к выходу. Только в дверях он спохватился и вернулся к Гальке.

— А как же ты? — снова повторил он свой вопрос.

Но Галька вместо ответа крепко обхватила его за

шею и поцеловала.

— Иди, мой драгун! — оттолкнула она его,— Обо мне не беспокойся. Я под защитой Ставропигийского братства. Будешь в Киеве, как знать, может, и встретимся.

Никита в последний раз поцеловал Гальку, быстро прошел по коридору и, перепрыгивая через три ступеньки, сбежал вниз. Здесь его уже поджидал вчерашний старик. Он указал дорогу, и через полчаса Никита стоял перед домом синьора Руччелаи.

На имперской службе

В ноябре 1706 года жители Франкфурта-на-Майне немало были поражены, когда в город вместе с разгромленными саксонцами вступил сводный русский полк.

Две тысячи солдат, оборванных, голодных,— вот все, что осталось от русского вспомогательного корпуса, приведенного два года назад на вспоможение королю Августу.

После злополучной битвы при Фрауштадте последовал окончательный разгром армии Шуленбурга в Саксонии. Три часа русский сводный полк, в командование которым вступил Ренцель, бился в окружении, а с наступлением темноты бросился во внезапную атаку и пробился холодным оружием, уведя с собой раненых и часть саксонцев. В русском каре нашел свое спасение и злополучный саксонский фельдмаршал Шуленбург. Солдаты прошли через землю Гессен-Кассель и в погожий ноябрьский день заполонили улицы Франкфурта-на-Майне. Потом по городу разнесся слух, что следом за разгромленной армией марширует и шведский король, дабы соединиться с французами. Старики вспоминали страшные истории о том, как вот так же в Тридцатилетнюю войну разгуливала по Германии армия предка Карла XII, короля Густава Адольфа. Шведы оставляли позади сожженные села, разрушенные города, раскачивающихся на виселицах почтенных бургомистров-католиков и изнасилованных солдатней бюргерских благонравных дочек.

Эти истории, дополненные рассказами саксонских беглецов о неодолимости шведской силы, привели к тому, что перепуганные отцы города потребовали у имперского генералиссимуса принца Людвига Баденского немедля прислать вооруженную силу для защиты Франкфурта-на-Майне. Но в предвидении готовящегося наступления французов главнокомандующий не мог снять ни одной части с западной границы и от лица императора предложил перейти на имперскую службу остаткам саксонской армии и взять на себя оборону города от возможного шведского нападения. Однако предложение Людвига Баденского запоздало, поскольку саксонские солдаты к тому времени, узнав о заключении Альтранштадтского мира, разбежались по домам.

Так случилось, что единственной воинской частью, сохранившей строй и дисциплину, был русский сводный полк под командованием Ренцеля. Отрезанный от родины стоящими в Саксонии шведскими войсками, заброшенный переменчивыми воинскими обстоятельствами в центр Европы, полк не распался и жил одной мыслью — пробиться к своим. Но полковые припасы кончились, солдаты были раздеты и разуты. Ренцелю оставалось или распустить полк и бросить солдат на произвол судьбы, или перейти на австрийскую службу.

С общего согласия офицеров старый Ренцель выбрал последнее и подписал с прибывшим из Вены посланцем соглашение о переходе полка на имперскую службу сроком на один год. За это цезарские интенданты выдали офицерам и солдатам мундиры из английского сукна, плащи на меху, башмаки на толстой подошве и стали отпускать в день каждому солдату два фунта хлеба, фунт мяса, полтора гарнца круп, вина две чарки и пива гарнец. Хлопотливый Ренцель особо оговорил, чтобы всем солдатам и офицерам на квартирах полагался полный сервис: дрова, свечи, постель! Он насмерть переругался с цезарскими интендантами, но добился, чтобы солдаты и офицеры получили новенькие пуховые треуголки, шерстяные чулки, теплое белье. Ренцель получил также на полк лагерные палатки, телеги и лошадей для полкового обоза, новые патронные ящики и ранцы. Даже о такой мелочи, как запасные сапоги на случай караульной службы, не забыл старый ландскнехт, знающий права и обычаи наемных войск чуть ли не всей Европы.