Геннадий Ананьев - Иешуа, сын человеческий

Тысяча девятьсот сорок шестой год. Едва миновали лихие годы войны, унесшей миллионы и миллионы людских жизней, и наступили трудные полуголодные годы залечивания ран, нанесенных войной. Мне тогда шел восемнадцатый год. Для меня лично он был особенно трудным. Дело в том, что довольно долго меня изнуряла малярия, а затем к ней прилепился еще осумкованный плеврит, который в те времена практически не излечивался. Исхода два: либо организм побеждал его, и тогда плеврит исчезал, либо побеждал он, и тогда — туберкулез. Со всеми страшными последствиями. Вот врачи, чтобы подбодрить организм в борьбе с недугом, настоятельно рекомендовали сменить климат. Почти невыполнимая в те годы проблема, но как только такая возможность появилась, меня вывезли поначалу в предгорья Алатау, а затем, на короткое время, на берег степного озера. Вот там, в небольшом, но довольно богатом староверческом селе, произошло то событие, которое весьма удивило меня, вызвав не то чтобы недоумение, но скорее сомнение, и более пятидесяти лет я исподволь распутывал тот узел сомнений, пока не пришел, как мне кажется, к совершенно неожиданному для самого себя выводу.

Семья, у которой я оказался на постое, не отличалась (как я понял позже) твердой приверженностью к строгим бытовым правилам старообрядчества: мне не была выделена отдельная посуда, читался я с хозяевами за одним столом, как член семьи, к тому же в доме имелась хотя и крошечная, но все же библиотека, где наряду с богословскими книгами стояли на этажерке и светские; и только столетний дед, белый, как полярная сова, считал своим долгом вести со мной душеспасительные, угодные Господу Богу беседы — долгие, утомительные, особенно для меня, хворого.

Не могу сказать, что те беседы были для меня в новинку. Хотя семья наша, как большинство советских семей, не считалась верующей, однако Рождество, Крещение, Пасху и Троицу у нас отмечали обязательно, а у матери даже хранилась (не на видном, конечно, месте) пара иконок не лубочного письма и в дорогих окладах. Она, да и отец, не только не стеснялись рассказывать нам о сути религиозных праздников, соотнося их с языческими, но и знакомили нас, в пределах, разумеется, своих знаний, с содержанием Ветхого и Нового Заветов, с причинами раскола в православной церкви и с последствиями этого раскола. Здесь, однако, родители говорили не столько о религиозных разногласиях, какие, похоже, не были уж столь заметными, чтобы разразилась буря, сколько о протесте народном против насильственного насаждения западноевропейских манер в российский быт, как о протесте против крепостничества, основу которого заложил невесть откуда взявшийся и вылезший на престол Борис Годунов, а окончательно «довели до ума» Петр Первый и Екатерина Вторая. А дед-лунь просвещал меня именно с позиций чисто канонических.

Однажды за такой беседой застала нас молодая хозяйка, вернувшаяся с работы. Послушала, послушала и говорит:

— Не засоряй юнцу голову глупостями. Никто уже не помнит, а многие вообще не знают, отчего сыр-бор разгорелся, но я уверена, не из-за того, двуперстием или щепоткой креститься.

Вот тебе раз. Вполне схоже с оценками раскола моим отцом. Глубоки его причины, не по церковным обрядам. Обряды — только внешняя оболочка.

Хозяйка же, подойдя к этажерке и взяв весьма потрепанный и пожелтевший от времени журнал «Вокруг света», подала его мне.

— Почитай воспоминания сына Льва Толстого. Многое поймешь. Времени у тебя вдосталь и читать, и думать над прочитанным.

И в самом деле, как оказалось, задуматься было над чем: глубоко верующий граф вдруг разуверился, и причиной тому стало прочтение им канонических книг всех так называемых мировых религий. Почему? Сын графа не объяснял этого в своих воспоминаниях, и, чтобы понять великого мыслителя, нужно было пройти его путь познания, то есть прочитать все то, что прочитал он.

Когда я сказал об этом хозяйке, она согласилась со мной со вздохом.

— Мне тоже этого хочется, только где я возьму все нужные книги? Не графиня я. Да и время нынче иное. А ты вот что, пока у нас, копайся на этажерке. Глядишь, что-то выудишь для себя.

Что выудишь из убогой этажерки? И все же я последовал совету хозяйки. Права она оказалась. Две вещи очень впечатлили меня; основательно, можно сказать, взволновали. Это — исповедь Аввакума, которую потом мне удалось перечитать лишь в годы оттепели, когда при Маленкове малый простор получило наше книгоиздательство; но, главное, что особенно захватило, — это маленькая книжонка на серой и ломкой от времени бумаге без обложки и титульного листа. Правда, в предисловии, начало которого тоже отсутствовало, говорилось, что это Тибетское сказание о жизни Иисуса Христа в Индии, что найдено это сказание в библиотеке буддийского монастыря в горах Кашмира недалеко от города Лех, что было оно первоначально издано на французском языке и что перевел его с французского архимандрит, не пожелавший сообщить свое полное имя.

Как утверждал издатель, книга предназначена не для православных в смысле правоверия, а для тех, кому интересна история религии, история человечества.

Позднее, когда я разыскал (с величайшими трудностями) это документальное, такое определение было верно, произведение, вполне могу сказать: заявление издателя было более чем выспренно: опросите хоть миллион человек, и вряд ли найдется среди них сотня, которая не то чтобы прочитала книгу, но даже знала о ее существовании. В этом я убедился, когда пытался найти ее в наших довольно крупных библиотеках.

И вообще человечество, по большому счету, не интересует истинная история религии; людям привычней и проще верить тому, что им вещают в церквах, в мечетях, в синагогах, в пагодах. Проведи сейчас массовый опрос во всех цивилизованных странах, к примеру, о Курманских свитках, которые многие годы Ватикан держал за семью печатями, и мало кто скажет, даже со ссылками на слухи, что расшифровка этих свитков наконец-то началась и что первые результаты дают основание предположить о возможной великой сенсации, раскрывающей происхождение человечества и религии.

Конечно, основа подобных суждений об инфантильности большинства людей — позднейшие жизненные наблюдения, а тогда, в юношеские годы, меня взбудоражила оценка книги как важной для будущего человечества. И еще признание издателя, что кто-то отшвырнет в гневе книгу, но кто-то проникнется убежденностью, что нужно не гневаться, а серьезно изучать приведенные в Тибетском евангелии фактические данные о неизвестном периоде жизни Иисуса Христа.

Будь я истинно верующим, возможно, отбросил бы книжку, но я пошел по пути поиска истины. Более пятидесяти лет мне понадобилось, чтобы я счел возможным поделиться с людьми тем, в чем вполне убедился сам.