Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка

Она была так взволнована, что решила присесть на тюк соломы между коровой и Шинуком.

«Что, если они пишут, что мой отец жив и находится в Труа-Ривьер? Но если так, почему он не пытался найти маму? Между ними произошло что-то такое, о чем она не хочет мне рассказывать…»

Наконец Эрмин решилась развернуть листок бумаги. Она вспомнила, как однажды вечером сестра Викторианна вынула из ящика другую записку и передала ей.

«Я испытала сильное волнение при мысли, что касаюсь листка бумаги, который держали в руках мои родители. Сейчас я ощущаю нечто похожее. Кто-то из моих родственников сложил это письмо, запечатал конверт…»

На листе она увидела четыре строки, написанные фиолетовыми чернилами на линиях, предварительно отчерченных карандашом под линейку. Почерк был мелкий, с наклоном влево. Сестра Люсия называла такой «каракулями».

«Мадемуазель, прошу никогда не беспокоить нас в будущем. Вы пишете, что вновь обрели мать. Что ж, тем хуже для вас. Что до Жослина, то мы никогда не получали о нем вестей, и на то была наша воля, поскольку он женился по своему выбору, обесчестив тем самым нашу семью.

Констан Шарден».

Эрмин трижды перечитала письмо, с каждым разом расстраиваясь все сильнее. Из глаз ее полились слезы.

— Какие эти люди злые! — бормотала она. — Бездушные чудовища! Звери! Тем хуже для меня! Как могут они так грубо обойтись со мной, ведь я им не чужая? Я их внучка!

Давно Эрмин не было так плохо. Она долго сидела, держа письмо в руке, слепая от слез. Где-то рядом всхрапывал конь, жалобно мычала корова, но на девушку снова нахлынуло ужасное ощущение своей ненужности, знакомое ей с раннего детства.

В хлев вошла закутанная в непромокаемый плащ Элизабет. Голову молодая женщина повязала розовым шарфом, и он почти полностью скрывал ее лицо.

— Мимин, что с тобой? Посмотри-ка, Эжени отелилась! А я-то думала, почему ты не возвращаешься! Арман сказал, что ты получила письмо.

— Бетти, вот оно! Прочитай, пожалуйста! — запинаясь, попросила Эрмин. — Мама была права. Она не хотела, чтобы я им писала.

Молодая женщина знаком дала понять, что письмо может подождать. Она опустилась на колени перед великолепным новорожденным теленком.

— Господи, спасибо тебе! — воскликнула она. — Это телочка, красивая белая телочка! У нее одно-единственное рыжее пятно на спине! Мимин, иди посмотри! Она вырастет и однажды родит нам теленка. Может случиться так, что денег будет не хватать, поэтому я буду делать масло, сыр, ведь у нас будет вдоволь молока.

Эрмин встала и, пошатываясь, подошла к Элизабет. Эжени, выгнувшись, облизывала своего липкого и неуклюжего теленка.

— Какая она красивая! А я ничего не видела и не слышала. Животные не поднимают по этому случаю столько шума, как женщины.

— Спасибо за упрек, — пошутила Элизабет. — Посмотрим, как ты справишься, когда придет твой черед. С твоим голосом ты переполошишь всю округу!

Они обе расхохотались, хотя Эрмин все еще шмыгала носом.

— Давай свое письмо! Ты очень расстроилась, моя крошка?

— Хуже. Прочитай, и ты поймешь…

Элизабет прочла письмо. Брови ее сошлись.

— Единственное, что ты можешь сделать, Мимин, — сказала она, возвращая девушке листок бумаги, — это, вернувшись в дом, открыть дверцу печки и швырнуть это жестокое письмо в огонь. И не вздумай рассказывать о нем матери. Ты говорила, что Шардены очень набожные люди, но они, похоже, не имеют представления о том, что христианам надлежит прощать друг друга. Ты не сделала им ничего плохого. Даже если твой отец их ослушался, даже если твоя мать показалась им недостойной невесткой, ты, моя Мимин, ничем не заслужила такого обхождения.

Молодая женщина притянула девушку к себе и стала баюкать, как ребенка.

— Тем хуже для них! — добавила она. — Они лишают себя встречи с ангелом, с нашим дорогим соловьем!

— Бетти, ты такая ласковая, такая милая! Скажи, теперь, когда теленок родился и с ним все в порядке, ты могла бы пойти в церковь, правда? Прошу тебя, пойдем с нами!

— А как же Эдмон? Не можем же мы оставить его одного в доме?

— Мы хорошенько его укутаем, и я положу ему грелку. До церкви недалеко. Мама, зная, что я буду петь после мессы, купила мне новое платье. Из шотландки в красно-зеленую клетку, тонкой, но очень теплой. У платья белый воротничок. И еще она купила мне шелковые чулки.

— Если так, я приду! — заверила девушку Элизабет. — Я не могу пропустить последнюю рождественскую мессу в Валь-Жальбере!

Валь-Жальбер, 24 декабря 1930 года

Эмин ушла от Элизабет позже, чем собиралась. Они вместе посидели у печки за чашкой чая, выбирая имя для маленькой телочки. Девушка так и не решилась сжечь полученное из Труа-Ривьер письмо.

— Сохрани его у себя, Бетти, — попросила она молодую женщину. — Зря я написала этим людям, а ведь мама меня предупреждала… Я не знала, какие они, и не хочу из-за них расстраиваться. Тем более сегодня, в канун Рождества, в святой вечер!

Конверт Эрмин спрятала в своей комнате, под грудой тетрадок. Теперь, обутая в снегоступы, она подходила к монастырской школе. Снег скрипел при каждом ее шаге. Девушка вспомнила об Алис Паже, которая вчера уехала в Шамбор, в гости к родителям. За ней на стареньких санях, в которые был впряжен огромный серый конь, приехал отец.

«Надеюсь, они добрались благополучно, — сказала она себе. — Хорошо, что пока еще не очень холодно!»

Полное ненависти письмо Шарденов оставило горький осадок в душе девушки. Не добавляли радости тоскливое настроение Элизабет и печаль маленького Эдмона, который остался без рождественской елки.

Из-за огромных кленов показался внушительный дом управляющего. Люди продолжали называть его именно так.

«Вот это да! Мама или Мирей зажгли свечи под навесом! И даже отсюда я вижу, что в гостиной сверкает огоньками елка!»

Была половина пятого, но на улице совсем стемнело. Эрмин остановилась, чтобы полюбоваться мягкими сугробами, прильнувшими к стволам вязов и ясеней. Вдруг до нее донесся протяжный переливчатый вой, приглушенный расстоянием. Девушка вздрогнула. Вой послышался снова — дикий вопль, которому, казалось, не было конца. Где-то на улице Сен-Жорж злобно залаяла собака.

— Наверное, это лает Вольто, спаниель начальника почты, — сказала она себе, снова пускаясь в путь.

От снежных сугробов исходил слабый голубоватый свет. Вой прекратился, но после паузы зазвучал снова.

«Волки, — подумала девушка. — Я очень давно их не видела».

Эрмин вынуждена была признаться себе, что волчий вой ее испугал. Она давно вышла из того беззаботного возраста, когда они с Симоном тайком ходили смотреть на волков.

Подойдя к крыльцу, она села на последнюю ступеньку и стала снимать снегоступы. Селестен открыл входную дверь.