Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка

Эрмин задумалась. После недолгой паузы она спросила с беспокойством:

— Почему родители меня оставили?

— Этого я не знаю. Но имя твое, Мари-Эрмин, выбрали они. Значит, ты была крещена.

Элизабет сделала попытку встать, но Эрмин удержала ее за руку.

— Кто тебе это сказал? Сестры? Откуда они знают?

— Постой-ка, кое-что я вспоминаю, — задумчиво протянула молодая женщина. — Среди твоих вещей монахини нашли записку. Сестра Мария Магдалина рассказывала мне о ней в один из первых дней, которые ты провела у нас дома. Да, твои родители оставили сестрам записку.

— Как бы мне хотелось ее прочитать! Прикоснуться к ней! — восторженно воскликнула девочка. — Если меня нашли в мехах, значит, мой отец был траппером, совсем как во сне! Ведь трапперы зимой ездят на собаках, верно?

В неярком свете свечи, принесенной Элизабет с кухни, ярко-голубые глаза девочки сияли, полные безрассудных надежд.

— Угомонись, Эрмин! Зря я тебе уступила. Ложись спать, поговорим об этом завтра.

— Ты мне обещаешь, Бетти, дорогая?

— Да, если ты будешь спать спокойно.

Оставшись одна, Эрмин стала всматриваться в темноту, словно в комнате вот-вот должны были появиться ее родители. Сердце разрывалось между радостью от того, что теперь она знает правду, и огорчением — ведь родители ее бросили…

«Когда вернется сестра Викторианна, я упрошу ее показать мне записку. Мои родители точно живы! И если я буду их искать, то найду», — думала девочка.

Когда решение было принято, словно камень свалился с души. На земле жили мужчина и женщина, которых она сможет назвать своими папой и мамой!

«Даже если они не хотят меня забирать, я буду с ними такой милой и ласковой, что они передумают. И я буду петь для них. Они будут мной гордиться, как Бетти и Жозеф».

Девочка заснула, успев запланировать сотню рискованных вылазок в неизведанные края — на поезде, на лошадях и даже пешком…

На следующий день к Жозефу и Элизабет пришел в гости сосед, Амеде Дюпре. Некогда жизнерадостный балагур, с годами Амеде ожесточился. Испанский грипп унес жизнь его шестилетнего сына. Супруга Амеде, Анетта, была никуда не годной хозяйкой. Расточительная и злопамятная, она со вчерашнего дня пилила его, торопя с отъездом.

— Я пришел за советом, старина Жо, — сказал Амеде, глядя в пустоту. — Тебе всегда выпадают хорошие карты… Твоя Бетти — женщина серьезная, и красивая к тому же. И ты как минимум год останешься при работе. Мне повезло куда меньше! С моей Анеттой мне не удалось отложить на черный день и су! Говорят, на бумажной фабрике «Price Brothers», в Кеногами, набирают рабочих. Но там придется поселиться, и я не знаю, будет ли там так же уютно, как у нас, в Валь-Жальбере…

«У нас, в Валь-Жальбере»… Эти слова значили многое. Амеде был одним из первых рабочих фабрики. Он поступил на работу в 1904 году, двадцать три года назад. У него на глазах фабрика Валь-Жальбер произвела многие тысячи тонн бумажной массы, состоящей исключительно из древесины и воды, без всяких химических примесей. Ему довелось поработать и на прессе, и на размоле древесных волокон, и на стоке водопада, через который сплавленные по реке стволы доставлялись прямиком в цех, где работали корообдирщики.

— На твоем месте, — ответил Жозеф, — я бы съездил на разведку к озеру Кеногами и в Жонкьер, там тоже нужны рабочие руки. Компания идет людям навстречу. Ты читал уведомление от одиннадцатого августа? Его подписал управляющий, месье Беланже. Так вот, тот, кто хочет остаться жить в Валь-Жальбере, хотя не может здесь работать, получает пятидесятипроцентную скидку на оплату жилья. Даже если ты с семьей уедешь, можешь оставить за собой на какое-то время свой дом вместе с мебелью, и это обойдется вам в полдоллара в месяц. Грех не воспользоваться, это даст тебе небольшую передышку.

Амеде немного повеселел.

— Тебе бы в политику, Жо! Какого я дурака свалял! Даже не прочел уведомление управляющего!

— И последний мой тебе совет, Амеде. Пора приструнить твою Анетту. Мы с Бетти пятнадцать лет терпим ее крики и визиты, но у меня часто руки чешутся успокоить ее на свой лад!

И Жозеф Маруа, подмигнув, погладил свой кожаный ремень.

— Я никогда не подниму руку на женщину! — вскипел Амеде. — Даже такую, как моя жена!

Элизабет поставила перед ним чашку чаю и блюдце с куском черничного пирога.

— Это придаст вам сил, дорогой сосед! — ласково сказала она.

Монахини вернулись тридцать первого августа, чтобы подготовиться к началу занятий. О том, что фабрика окончательно закрывается, они узнали из газет еще в Шикутими. Преемник отца Бордеро, молодой тридцатичетырехлетний аббат Огюст Деганьон [31] Настоящее имя кюре — Жозеф Оде, аббат прихода Сен-Алексис-де — Гран-Бэ. Будучи родом из поселка Эбулемен, кюре Оде получил приход Сен-Жорж-де-Валь-Жальбер в возрасте тридцати трех лет. явился в монастырскую школу, стоило сестрам переступить порог. Он провел долгий разговор с сестрой Элалией, нынешней настоятельницей.

— На сегодня уехало больше семидесяти человек! — говорил кюре матери-настоятельнице. — Соответственно, учеников у вас станет меньше, но все же их количество останется внушительным. Однако я полагаю, что прихожан в нашем прекрасном приходе со временем станет еще меньше. Отец Бордеро в своем письме сокрушается по поводу такой катастрофы, ведь это не может не отразиться на жизни общины!

— Вы правы, отче, — ответила настоятельница. — Но, пока родители будут записывать детей в нашу школу и платить скромный взнос за обучение, мы останемся и будем работать. Преподавание — наша святая обязанность, выше которой только служение Господу.

Монахиня проводила отца Деганьона и стала разбирать школьные учебники. Что до Эрмин, то она встретила сестру Викторианну с радостью и нетерпением, которое ей удавалось сдерживать с большим трудом. Девочка решила дождаться удобного случая, чтобы начать свои расспросы.

— Да что с тобой такое? — удивленно спрашивала сестра-хозяйка. — С самого утра все время вокруг меня вертишься! Мне нужно составить список недостающих продуктов. А ты отнесешь его в универсальный магазин.

Эрмин решила дождаться вечера. У них с сестрой Викторианной все еще была одна на двоих спальня, хотя девочке хотелось бы иметь отдельную комнату.

Когда обе улеглись, Эрмин проговорила шепотом:

— Сестра Викторианна… Мне нужно кое-что у вас спросить.

— Спрашивай, дитя мое. А потом и я тебе кое-что скажу.

Монахиня сняла свой покров. На ночь она покрывала свои коротко стриженные седеющие волосы платком. Ей было сорок восемь лет.

— Этим летом, — начала Эрмин, — я узнала, что мои родители оставили меня на крыльце школы завернутой в меха. Это было в праздник Богоявления. Еще я узнала, что они оставили записку. Сестра, я бы очень хотела ее увидеть.