Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка

— Ну, записку можно продиктовать и постороннему человеку! — ответила на это сестра-хозяйка. — Как бы то ни было, Эрмин — католическое имя, это уже хорошо.

— Сейчас не время болтать! — отрезала мать-настоятельница. — У ребенка сильный жар, а в Валь- Жальбере нет ни медсестры, ни врача. У людей есть все современные удобства — электричество, телефоны, гостиница на двадцать комнат, цирюльня, мясной магазин, но нет врача! Ни одного врача на весь поселок! Кто будет лечить эту бедную малышку? Смотрите, она засыпает. Сестра Люсия, думаю, нужно сообщить обо всем кюре. Боюсь, наш найденыш может не пережить эту ночь!

Услышав это, монахини помрачнели. Мари-Эрмин жалобно всхлипнула и укусила свой сжатый кулачок.

— Похоже, она голодна, — выступила вперед сестра-хозяйка. — Ее одежки мы позже постираем. А сейчас будет лучше, если мы завернем ее в чистую пеленку.

Мать-настоятельница так и поступила. Потом села, держа ребенка на коленях.

— Когда жар, сильно хочется пить, — сказала она. — Сестра Викторнанна, у нас есть ивовая кора. Приготовьте настой. Он хорошо снимает жар и утоляет жажду. А вы, сестра Люсия, бегите к кюре. По пути постучитесь к мадам Маруа. Ее сыну полтора года, значит, у нее найдется во что переодеть девочку.

Раздав указания, сестра Аполлония стала баюкать ребенка. Губы ее шевелились. Монахини догадались, что она читает молитву.

Мужчина никак не мог уйти. Все прошло так, как он и предполагал, однако он все стоял и плакал навзрыд, хотя, несмотря на теплую одежду, успел продрогнуть до костей. Он пытался успокоить себя, представляя, что происходит сейчас внутри большого уютного школьного здания. Монахиня, которая полчаса назад ушла по делам, вернувшись, нашла ребенка на пороге. Завернутая в меха малышка не успела замерзнуть. Двух минут хватило, чтобы добежать до крыльца, когда он понял, что сестра может появиться с минуты на минуту. Теперь, когда жертва принесена, оставалось только повернуться к поселку спиной и исчезнуть. И это было самое трудное. Сердцем он чувствовал, что никогда больше не увидит свою обожаемую девочку. Он был хорошим отцом и жестоко страдал.

В последний раз он посмотрел на монастырь, потом обвел взглядом окрестности. Шел густой снег, но огни фонарей вдоль улицы Сен-Жорж были еще ясно различимы. Он отмахнулся от печальных воспоминаний. Потом наклонился, надел снегоступы и зажег керосиновый фонарь.

«Я мог бы пойти на фабрику рабочим, но туда берут только порядочных людей, — подумал он. — Прости меня, моя дорогая, моя любимая девочка! И все-таки Мари-Эрмин — красивое имя. Не скоро ты услышишь, как родители зовут тебя по имени…»

И он скрылся в густой тени лиственниц. Рассвет еще не наступил, когда снег укрыл его следы. Каждый шаг отдалял мужчину от его ребенка, и ему хотелось кричать от отчаяния.

«Лишь бы только монахиням удалось ее спасти! У нее будет лучшая жизнь, чем у нас!»

Мужчина ушел в глубь леса — темную, бесконечную. Гул реки Уиатшуан преследовал его. Огромный водопад рычал, словно разъяренное животное. Жители Валь-Жальбера давно привыкли к этому звуку. Это был благословенный час, когда они наслаждались теплом в своих кухнях. Жены подавали на стол суп или рагу. Проголодавшиеся мужья и дети сидели за столами и ждали. Домашняя скотина переваривала свою порцию корма в теплых сараях. На улице не было ни души.

«Она вся горела, моя бедная девочка! У нее жар! Она плакала, хотела, чтобы я ее обнял, прижал к груди, — думал мужчина. — Господи, если бы только она уже умела говорить и назвала бы меня «папой», я бы ни за что не смог с ней расстаться!» Мысли, сожаления и острые, как терновые колючки, укоры совести терзали душу.

Низкие ветви хлестали его по лицу, рыхлый снег оседал на плечах. Он ускорил шаг. Скоро показалась хижина дровосека. Собаки с косо посаженными глазами и густой белоснежной шерстью встретили его лаем. Они были запряжены в нарты.

— Тихо, мои хорошие, тихо! Мы поедем только завтра!

В хижине слабо горел огонек. На мгновение ему захотелось убежать куда глаза глядят. Может, Лора уже умерла… Злясь на себя за трусость, он вошел. Под старым металлическим котелком едва тлели угли. Свеча еще горела, но фитиль начал потрескивать, утопая в лужице воска.

С кушетки у бревенчатой стены послышался слабый голос:

— Жослин?

— Да, любовь моя. Я вернулся.

Мужчина опустился на колени и провел шершавой рукой по покрасневшей щеке женщины. Лора тяжело дышала, и взгляд ее застилал тот же жар, что изнурял тело их девочки.

— Наша крошка Эрмин в безопасности. Монахини приняли ее. Служительницы Господа ее вылечат. И дадут ей хорошее образование.

— Теперь я могу умереть, — вздохнула молодая женщина. Ее красивое лицо с тонкими чертами приобрело умиротворенное выражение. — Но мне хочется пить. Так хочется пить…

Жослин дал ей напиться. Он все время настороженно вслушивался в доносившиеся из леса шумы. Стоило одному из псов заворчать, как он вздрагивал и бросал недобрый взгляд на свое ружье. Он знал, что недруги идут по его следам, как знал и то, что скоро ему придется проститься с единственной в жизни любовью.

Элизабет Маруа в этот вечер подала мужу ужин пораньше. Фабричная смена Жозефа начиналась в одиннадцать вечера, и после ужина он ложился подремать, чтобы на работе чувствовать себя бодрее. Их сын Симон наелся сладкой овсяной каши с кленовым сиропом и тоже уже был в постели.

На печке посвистывал чайник. Элизабет было девятнадцать лет. Свой дом она содержала в чистоте и порядке. Жить в Валь-Жальбере ей очень нравилось. На фабрике рабочим хорошо платили, дом был уютным и теплым. Распустив волосы, она провела расческой по каскаду темно-русых локонов. Зеленоглазая, миниатюрная, с хорошей фигурой, она каждый вечер посвящала несколько минут уходу за собой. Сидя в ночной сорочке без рукавов, она с удовольствием поглядывала на дожидавшуюся ее лохань с теплой водой. И тут в дверь постучали.

Молодая женщина быстро надела блузку из хлопчатобумажной ткани, но застегиваться не стала — просто накинула поверх шаль.

«Кто бы это мог быть? — недоумевала она. — Если это Анетта опять пришла за сахаром, я выскажу ей все, что думаю!»

Анетта Дюпре, тридцатидвухлетняя мать четверых детей, без зазрения совести пользовалась запасами своих соседей. Поэтому, когда Элизабет открыла дверь, виду нее был нерадостный.

На пороге стояла сестра Люсия в присыпанной снегом накидке. Увидев под капюшоном накидки белый монашеский покров, молодая женщина вздохнула с облегчением.

— Входите, сестра, прошу вас! Что заставило вас выйти в такую непогоду?

— О, это еще не непогода, — отозвалась монахиня. Она остановилась на пороге, оббивая снег с тяжелых башмаков. — Снег все же лучше, чем мороз, от которого кровь стынет в жилах. Да что там кровь — мозги замерзают!