Владимир Прасолов - Вангол

Василь гнал машину, не обращая внимания на колдобины и ямы. Остап молча сидел, намертво вцепившись в поручень, изредка бросая взгляд на дорогу, летевшую под колёса. Пыль, сплошной завесой поднимавшаяся из-под машины, заставила второй грузовик отстать. На развилке Василь притормозил, свернул направо и, немного проехав, гася скорость, остановился.

— Ты чего? — спросил Остап.

— Разгрузиться надо и машины заправить, иначе не доедем, — ответил Василь, выскакивая из кабины.

Остап вылез из кабины и ушёл в кусты. Вернулся, когда разгрузка уже шла полным ходом.

— Разгружайте быстрей, — сказал Остап, хмуро глядя, как пыжились от натуги его братки, выбрасывая из кузова мешки с картошкой. — Бензин, бензин береги!

Василь переливал бензин из ведра в бензобак машины. «Только бы хватило горючки», — подумал Остап. Он вытащил лежавший на полу кабины портфель и присел на один из сброшенных мешков. Портфель был закрыт, небольшая блестящая застёжка открывалась ключом. Недолго думая Остап вынул нож и сломал замок. Взвесив на руках портфель, прикидывая, что в нём может быть, Остап осторожно раскрыл его. То, что он увидел, сильно его разочаровало. Дико выматерившись от досады, он саданул ножом в содержимое и, вскочив, вывернул всё из портфеля. На землю высыпались тетрадки, записные книжки разных цветов и размеров. Их было много. Одна из толстых тетрадей, пробитая ножом, застряла на лезвии, и Остап, уже утративший интерес к содержимому портфеля, вынужден был, снимая с ножа, взять её в руки. На обложке химическими чернилами было аккуратно выведено: «1934 г. КРАСЛАГ». Остап открыл её и стал читать… Через несколько минут дикий хохот, сначала тихий, потом безудержно громкий, заставил Василя и двоих бандитов, разгрузивших кузова и отдыхавших на траве, бросить окурки и подняться. Они осторожно выглянули из-за машины и увидели Остапа. Он сидел на мешке с картошкой среди разбросанных тетрадей и хохотал. По его лицу текли слёзы, тонкие губы кривились то ли от смеха, то ли от плача, глаза безумно вращались. Он хохотал, не видя никого и ничего. Один из братков, толкнув Василя в бок, испуганно спросил:

— Чё-то того Остап, что ли?

— Умолкни, с ним бывает, идите покурите пока, — сказал Василь и направился к Остапу.

Остап продолжал хохотать. Заметив Василя, махнул ему рукой и сквозь спазмы хохота, который, казалось, давил его, в несколько приёмов, с трудом смог произнести одно слово:

— Сложи, — и руками показал на разбросанные тетради и блокноты.

Видя, как Василь небрежно стал впихивать тетрадки в портфель, Остап замолчал. Оттолкнув Василя, упал на колени, ползая по земле, стал осторожно, обдувая и выправляя листы, аккуратно укладывать тетради и записные книжки. Он бережно собрал всё и уложил в портфель. Только теперь, закрыв портфель, он посмотрел на наблюдавшего за его действиями Василя. Встретив немой вопрос в глазах, Остап встал, взял в руки портфель и тихо, но очень внятно сказал:

— То, что искал Москва, нашли мы, но знать об этом не должен никто. Иди убери тех придурков, бензин с той машины в нашу, машину поперёк дороги и зажги. Всё понял?

Василь молча кивнул и, сунув руку в карман, ушёл. Два выстрела сухо щелкнули, оборвав две никчёмные жизни, и вскоре поперёк дороги остался стоять пылающий грузовик с белой обгорающей надписью по борту «Всё для фронта». Сопровождаемый облаком пыли, всё дальше и дальше по лесной дороге на восток уходил второй грузовик с трясущимися в кабине Василём и Остапом. Их кидало на кочках, но Остап терпел и не обращал внимания на ушибы, он обеими руками держал портфель с архивом Битца. Он понимал, что оказалось в его руках. И уже ощущал ту власть над миром, которую давал архив. Он представлял, как будет одним словом решать судьбы тех, кто был в этих списках. Он реально видел, как люди будут отдавать ему всё — деньги, власть, жизни, и он будет это всё забирать. Забирать потому, что это принадлежит ему по праву сильного, потому, что он это заслужил, он и только он…

— Сейчас, когда наша Родина в опасности, она призывает вас встать на защиту её священной земли, встать на защиту матерей и жён, своих детей!

Хриплый голос седого политрука срывался, лишь отрывки фраз долетали до Кости и Кольки, стоявших в неровной колонне на перроне вокзала в Красноярске. Они уже неделю как были мобилизованы и ждали отправки в формируемые части, наконец, сегодня их привели на вокзал. Эшелон уже стоял, спинами они чувствовали тепло от прогретых на солнце вагонов. И вот прозвучала команда «По вагонам!». Строй, смешавшись, рассыпался вдоль эшелона.

— Колька, давай сюда! — кричал Костя, одним из первых забравшийся в теплушку.

Вскоре они, уютно устроившись на нарах в углу вагона, раскрыв мешки, раскладывали остатки своей деревенской еды. Сало, лук да краюха хлеба на двоих. И то хорошо, что это было. Там, где они жили последние три дня, кормили плохо, народу нагнали много, а позаботиться о кормёжке забыли. Так и перебивались на своём, у кого было. А у кого не было, жрали один раз в день баланду да кипяток с куском хлеба перед сном. Но никто не роптал, понимали — война, вот попадут в части, получат паёк, и всё будет нормально. Первый раз в жизни Костя с Колькой ехали в поезде. Так хотелось посмотреть, что там, за стеной несущегося по железным рельсам вагона, но расположенное высоко под потолком окно было занято. К нему прилипли такие же деревенские парни и мужики и уступать место не собирались. А мимо проплывала родная сибирская земля, бескрайние таёжные дали с их деревнями и селами, с жёнами и подругами, матерями и стариками. Но о грустном никто не думал. Все думали об одном: скорей бы взять в руки винтовки и остановить фашистскую сволочь, которая топтала родную землю, проливая кровь тысяч невинных людей.

— Как думаешь, к осени вернёмся? Я лодку-то на берегу оставил, вот дурень, — сокрушался Костя.

— Да вернёмся, долбанем фашиста — и домой, смотри, силища-то какая прёт. Токо наших эшелон за эшелоном сколько, а с остальной России? Куда им с нами тягаться, зашибём, — уверенно толковал Колька.

— Интересно, куда нас везут?

Побывавший уже в городе Колька отвечал:

— Как куда? В Москву, конечно, там все армии создаются.

— А, ладно. Отоспимся теперь вволю, до Москвы долго ехать. — Костя подтолкнул соломенный тюфяк, уложил под голову мешок и, улёгшись, закрыл глаза. «Здорово, — думал он, — столько интересного увижу, вернусь с войны, про Москву ребятишкам рассказывать буду, про Красную площадь…»

Не суждено было ни Косте, ни Кольке увидеть Москву, не побывают они и на Красной площади. Но увидят много, увидят так много, только рассказать об этом они никогда и никому не смогут.

— Господин капитан, нашли! Тако место хорошее нашли, самый раз! И сховаться можно, и груз весь упрячем так, что ни одна чёрная душа не найдёт, — кричал сотник, проламываясь через хрусткий кустарник к кострищу, у которого кругом сидели казаки, подставляя огню заскорузлые мозолистые ладони.