Владимир Прасолов - Вангол

«Потому что скоро начнётся война. Гитлер уже подписал план нападения на Советский Союз, и эта война будет долгой и кровопролитной. История уже свершилась, Вангол, победа будет за вами, но она будет стоить очень дорого».

«Как вы можете об этом знать?»

«Я же знаю, что твоя удивительная юная жена Тинга погибла. Кстати, тот негодяй, что убил её, до сих пор жив, опасайся встречи с ним».

Вангол был потрясён услышанным. Если этот человек смог заглянуть в его прошлое…

«Но сегодня нам говорили о нерушимом мире с Германией, вы же слышали. Если вы знаете о том, что будет война…»

«Сталин тоже об этом знает, я ему всё сказал. Он не до конца поверил, этот человек вообще никому не верит. Никому не верит и не доверяет, потому он сейчас и у власти. Он умный, очень умный человек, и ещё не известна, да и никогда до конца не будет известна его роль в истории вашей страны».

«Что же делать?»

«Вам нужно готовить себя к этой войне, победа в ней будет зависеть и от тебя, и от сотен тысяч других, но если вы сможете…»

— Если вы самостоятельно сможете выполнять эти упражнения систематично, вы добьётесь определённых успехов, молодой человек, дерзайте, — вслух произнёс мужчина, протягивая Ванголу лист бумаги с каким-то текстом. — Желаю успехов, а я вас ещё навещу.

В этот момент дверь открылась, в кабинет вошёл начальник курса.

— Я не помешаю? Мне тут кое-что в сейфе взять нужно, — тактично спросил он.

— Нет, нет, я уже закончил. Спасибо. Товарищ курсант, работайте над собой, у вас определённо хорошие способности, — сказал мужчина, поднимаясь и протягивая Ванголу руку.

— Спасибо, до свидания, — встав, сказал Вангол и, повернувшись к начальнику, спросил: — Разрешите идти?

— Идите, — коротко бросил не глядя начальник курса.

Вангол вышел из кабинета и зашагал по коридору, не веря в произошедшее. Однако он чувствовал себя спокойно и уверенно. Услышанное как будто омыло его мозг и душу, очистив от лишних мыслей и идей. Он твёрдо знал, что нужно готовить себя к войне, всё остальное будет потом. «Всегда считай, что главное в жизни ещё тобой не сделано», — вспомнил он слова сельского учителя в тёмном и холодном вагоне, несущем их в неизвестность. Тогда ему казалось, что жизнь уже кончена. Как давно это было… Резкий прерывистый звонок прервал его размышления.

— Тревога!

Курсанты, выскакивая из аудиторий и казарм, выстраивались на небольшом плацу.

Малява пришла этапом. Венгра необходимо поместить в больничку, поддержать здоровье. Предстоит дальняя дорога. Серый, прочитав, задумался. Всех бы здесь поместить в больничку. После убийства Кабана в лагере сменилось начальство, но легче не стало. Наоборот, приехавшие из Читы обозлённые опера рыли землю, выясняя, как и кто это совершил. Два месяца таскали всех подряд, а потом нескольких человек увезли с собой, и всё вроде затихло. Никто из группы Серого под подозрение не попал. Долго допрашивали Волохова, какая-то сука указала на него, вероятно догадываясь, что шум он поднял не случайно, но расколоть его опера не смогли. Он ломал дурака, требуя привлечь к ответственности тех, кто на него донёс. За то, что он крикнул «Слава Сталину!», привлечь его к ответственности не могли, но выбили два зуба и сломали ребра.

— Ничего, я на вас управу найду! Самому Сталину писать буду! — орал Волохов, когда его тащили с допроса в барак.

Потом он, смеясь и охая от боли, рассказывал, как куражился на допросах, ставя в тупик своими ответами опытных сыскарей.

— Понимаешь, Серый, они сами друг друга боятся. В их системе тысяча следственных ошибок — ерунда, а вот малейший прокол по политической линии — и хана. Оказаться в наших рядах для них смерть лютая. Вот что нужно использовать, это их слабое место.

За несколько месяцев Серый сблизился с Волоховым. Ему нравился этот молчаливый, спокойный и надёжный человек. И вот теперь для него готовят «дорогу». Серый был и рад этому, и не рад. Жаль было расставаться.

«Дорогу» для Волохова готовил Битц, помня обещание, данное Макушеву. Перевод зэка, причём политического, из одного лагеря в другой был непростым делом. Но Битц умел добиваться поставленной цели. И вот серым дождливым утром в конце мая Волохова увезли из лагеря. Выходя из барака с котомкой, он всем сказал, чтобы не поминали лихом. И, только на секунду встретившись глазами с Серым, весело подмигнув, добавил:

— Бог даст, встретимся.

Почти двое суток по разбитым таёжным дорогам под мат конвоиров и хлюпанье перемешанной со снегом талой грязи зэки, то толкая грузовики, то сидя в кузовах, вытрясавших из них остатки здоровья, добирались до железной дороги. Сорок человек везли из лагеря, никто не знал, куда и зачем. На глухом полустанке в тупике их загрузили в товарный вагон и только через сутки, прицепив к проходящему поезду, отправили.

— На запад! Поезд идёт на запад! — ликовал народ.

Волохов был единственный, кто знал, куда его везут.

Он молча смотрел на людей, радующихся, что эшелон шёл в западном направлении. Несколько раз поезд тормозил на маленьких станциях, и к ним в вагон подсаживали заключённых. Постепенно в вагоне стало тесно и душно.

— Наталкивают как селёдок в бочку, — ворчал его сосед по нарам. — Дышать уже нечем.

В Красноярске во время переклички Волохова вызвали из вагона с вещами и перевели в вагонзак, следовавший дальше на запад. Из окна, закрытого стальной решёткой, он видел, как остальные зэки неровными колоннами спускались вдоль путей к широкой реке, где у берега были пришвартованы баржи.

В трюм одной из барж злой как собака попал и Остап. Оказавшись после неудачного побега в одном из лагерей, он рассчитывал добивать срок по-тихому. Однако, при всей его изворотливости, всё-таки там не прижился, и при первой возможности лагерное начальство от него избавилось. Где бы ни появлялся Остап, от него веяло неживым, веяло чем-то нечеловеческим. Само по себе складывалось, что даже закоренелые уголовники в присутствии Остапа чувствовали себя неспокойно, какой-то жуткий вакуум вокруг него отпугивал и страшил даже видавших всякое людей. Однажды Остап, развесив после работы в бараке для просушки отсыревшие портянки, лежал на нарах. На соседних нарах, убивая время, резвилась компания, играя в карты. Остап сквозь дрёму слышал то громкий хохот, то отборный мат игроков. Его глаза были полузакрыты, и со стороны казалось, что он спит. Однако это было не совсем так. Да, Остап спал, но спало только его тело, мозг же фиксировал всё, что происходит вокруг него. Малейшая опасность, даже возможность такой опасности, автоматически включала защитные реакции его организма. Причём скорость реакции была мгновенной, а движения молниеносно быстрыми и точными. Всё это вызывало бы неподдельное уважение у зэков, если бы не одна особенность, от которой Остап, как ни старался, не мог избавиться. Он мог неожиданно даже для самого себя на лету двумя пальцами поймать муху, но и сам не успевал сообразить, как эта искусно и мгновенно пойманная муха оказывалась у него во рту и, мгновенно разжёванная, поглощалась его организмом. Вот и сейчас сидевшие рядом игроки увидели, как спокойно спавший Остап вдруг мгновенно бросился с нар вниз. Игра остановилась на мгновение, все вопросительно посмотрели в сторону поднимавшегося с пола Остапа. Зубы Остапа яростно перемалывали мышь, по торчащему извивающемуся хвостику, по подбородоку скатывалась смешанная с пузырившейся слюной кровь. Все, побросав карты, с воплями и приступами рвоты кинулись прочь. Лагерная молва быстро окрестила Остапа живоглотом, и всё чаще он чувствовал, как страх и презрение выталкивают его из среды, где он всегда чувствовал себя свободно и спокойно. Его воровской авторитет неуклонно падал, хотя никто не мог ему ничего предъявить. Ему уступали дорогу, но никто не протягивал руки. Уступали тёплое место, но тотчас уходили подальше. Почифирить в компании стало для него неисполнимой мечтой. Это бесило и злило Остапа, но он не мог ничего сделать с собой. В конце концов замкнулся в себе, возненавидев всё и всех. Когда по лагерю прошёл слух о том, что формируется отряд на этап в Удерейский район, где-то в Красноярье, Остап понял, что он непременно пойдёт на этап. Так и случилось. Молодой лейтенант, начальник отряда, его фамилию на этап зачитал первой, и по строю прошёл облегчённо-довольный гул. Так из отрядов провожают открытой формы туберкулезных или прокажённых. Остап понял, что клеймо теперь пойдёт с ним по лагерям, и нигде ему от этой славы не укрыться. Поэтому решил, что единственный для него выход — бежать, иначе через какое-то время воры вытолкнут его из своей среды и опустят. Причина найдётся, и тогда конец, страшный и неотвратимый конец. Бежать сейчас с этапа, пока весна и рядом железная дорога. Уходить снова через тайгу он уже не хотел. Но как бежать, когда вокруг штыки и собаки, когда вот-вот баржи потащат по Енисею на север, и чем дальше, тем меньше шансов оттуда выбраться. Мозг лихорадочно работал, но вариантов не находил. Нужно было остаться на берегу, в Красноярске, но как? Что придумать? Время работало против Остапа…