Владимир Прасолов - Вангол

— Да что с тобой, чё ты Демьянихе поверила? Болтает всякую ерунду, а ты в слёзы, вот дурёха. — Костя развернул лицо Маши к себе и поцеловал в мокрые, солёные от слёз губы. — Не с кем нам воевать. С немцами договор, а остальные империалисты сейчас не знают, как от Гитлера уберечься, не до нас им — и точка. Вот послушай, что я недавно услышал, а потом своими глазами в газете прочитал. Ездил на пристань, а там с парохода газетку мне дали, а в газете про то, как нашего Панфилыча убили враги народа и хату сожгли. Написано, что Колька, сын Панфилыча, от горя уехал куда-то в Ростов. Я-то думаю, откуда это взялось? Оказывается, сам Колька в поезде корреспонденту и рассказал.

Маша удивлёнными глазами смотрела на мужа:

— Куда он уехал? Вон же он идёт.

Она показала пальцем в окно. Костя глянул, точно, мимо их дома, с котомкой через плечо шагал, насвистывая что-то, Колька Кулаков, сын Панфилыча. Костя сорвался из-за стола и выскочил на улицу:

— Колька, привет.

— О, здоров, Костя, вот приехал на недельку брату помочь. Чё хотел?

— Слышь, ты чё в газету набрехал про то, как родителей твоих враги народа убили?

Приветливая улыбка сошла с лица Кольки.

— Ты чё, белены объелся? Кака така газета? Кому я чё набрехал? Щас как врежу, пьяный, что ли?

Теперь Костя, выпучив глаза, сделал удивлённое лицо.

— Так, пойдём ко мне, я тебе сейчас дам прочитать то, чё ты набрехал.

— Пошли, — с готовностью ответил Николай, и они пошли в дом Кости.

— На, читай. — Костя вытащил из шкафа сложенную газету. — Вот «Комсомолка» от 29 мая 1941 года, а вот и статья — «Враг безжалостен». Читай, читай, а то — врежу. Я те сам щас врежу.

Николай с удивлённым лицом быстро читал статью, поднимая непонимающий взгляд на Машу и Костю.

— Честное комсомольское, это не я рассказывал. Вообще я же никуда не ездил, а тут написано, что рассказал об этом в поезде. Тут ошибка какая-то, да в мыслях у меня не было, что родителей убили, зачем бы мне это придумывать?

— Коль, а ты чё, «Комсомольской правде» не веришь? — с издёвкой спросил Костя.

— Причём здесь это, веришь — не веришь, я вам ещё раз говорю, не я это наговорил. Вот фамилия корреспондента, его и надо спросить, откель он это всё взял и меня приплёл.

— Ага, спроси у него. Он тут недалеко в Москве, поди, живёт, — продолжал с ухмылкой издеваться Костя. — А если серьёзно ты ни при чём, то кто это мог рассказать да ещё твоим именем прикрыться? Дело серьёзное, Николай. Вчерась участковый приезжал, меня расспрашивал, не видел ли я тебя, он мне про это и рассказал. Ему указание пришло проверить факты, указанные в статье. На всю страну статья прогремела, а врагов-то не было. Козодуб сильно матерился, теперь, говорит, деваться некуда, надо врагов — убийц искать. Иначе, говорит, с него голову снимут. Тебя в первую очередь ищет. Хочет узнать, с чего это ты наплёл эту байду.

— Во дела… — только и сказал Николай, бросив на пол котомку. — И чё теперь делать?

— Чё делать, езжай к Козодубу и всё объясни, может, он поверит.

— Ты, Костя, эту газету никому в деревне больше не показывай, ладно?

— Ладно.

— Вот влип так влип, кто же это придумал, а? Пойду я к брату, вещи брошу и в район к участковому, пусть разбирается.

— Ну, счастливо.

Николай, торопясь, ушёл.

— И смех и грех. Костя, думаешь, это не он? — спросила Маша.

— Думаю, это не он, только ничего понять не могу. «Ах, Демьяниха, убили да пожгли, ведь говорила же она», — думал Костя, поглаживая шрам на руке. — Слушай, я с Колькой в район смотаюсь, мысли тут у меня появились кой-какие.

— Костя, завтра ж воскресенье. Не езди, недоброе предчувствие у меня.

— К обеду вернусь. Чё ты так смотришь, не помру же я в дороге.

«Ой, не к добру это», — думала Маша, глядя, как Костя собирается в дорогу.

Просто умереть здесь было нельзя. Об этом можно было только мечтать. Избитого и окровавленного Битца опера Киевского ОГПУ бросили в штрафной изолятор его же лагеря уже под утро, когда двое сотрудников, ничего не добившись, просто устали измываться над его телом.

— Пусть отлежится, в понедельник лично повезёте его в Москву, там увидит свою жену, сыночка и всё расскажет за милую душу. И то, что было, и то, чего не было. Не он первый, не он последний, — мерно шагая по кабинету начальника лагеря, говорил моложавый майор стоявшим перед ним по стойке «смирно» двум усталым сотрудникам. — А сейчас спать, завтра воскресенье. Заскочите домой собраться к поездке, к вечеру чтобы были здесь. Всё ясно?

— Так точно.

— Свободны.

Битц не ожидал ареста и такой скорой расправы над ним. Всё, что он делал, было им тщательно продумано и спланировано. Столько лет безупречной службы, казалось бы, гарантировали ему статус преданного делу партии работника. Однако он заблуждался. Заблуждался в том, что его не тронут по первому подозрению, а начнут проверять. Он это поймёт и успеет уйти сам и спасти семью, но случилось иначе. Сначала в Москве арестовали его жену, прямо из курсантской казармы ночью забрали сына, а на следующий день в его кабинет бесцеремонно вошли люди и, не дав ему произнести и слова, сбив с ног, разоружили. Потом его били и задавали вопросы. Он делал вид, что не знает, что отвечать. Его били и спрашивали, били и спрашивали, пока он не потерял сознание. Сейчас оно медленно возвращалось к нему. Кто-то заботливо подложил ему под голову что-то, и стало легче дышать. Он с трудом открыл заплывшие от побоев глаза и в сумрачном свете камеры увидел склонившееся над ним лицо.

— Ну что, хозяин? От тюрьмы да от сумы не зарекайся, верняк?

Он не рассмотрел ещё лица, но голос узнал. Это был Москва. Битц похолодел. «Из огня да в полымя», — мелькнула в его голове нравившаяся ему чёткостью мысли русская пословица. Он сделал усилие приподняться.

— Лежи, лежи. — Москва придержал его за плечо. — Никто тебя не тронет, тут уж и трогать грех, такую котлету из тебя сделали. Сейчас глотнёшь снадобья, полегче станет. — Он поднёс ко рту Битца склянку и, приподняв голову, помог сделать несколько глотков.

Через какое-то время Битцу действительно стало легче, разливавшаяся по всему телу боль куда-то ушла, в голове просветлело, и он без посторонней помощи сел на нарах. Напротив сидел, подперев тяжёлый подбородок кулаком, Москва и с нескрываемым любопытством всматривался в лицо начальника лагеря.

— Ты смотри! Там, где не сине, даже порозовело. Сильное снадобье, не соврали люди. Как самочуйствие, начальник, идти сможешь?

— Куда идти? — не понял Битц. — Мы же в ШИЗО, кругом охрана?

— О, соображать начал. Точно, в ШИЗО, и охрана кругом, всё как всегда, только сейчас ночь, а ночью в лагере свои законы, сам знаешь. Выведу я тебя, начальник, иначе тебя добьют, не здесь, так в столице, а ты нам живой нужен. — Москва ухмыльнулся. — Век воли не видать, не ожидал, что спасать мусора придётся, а придётся…