Фаддей Зелинский - Сказочная древность Эллады

— Как раз гуляют… да нет, только что вернулись. Плексипп, Пандион! Идите сюда!

Мальчики вошли, очень серьезно поздоровались с дядьями, но видно было, что их головки заняты другим. При первой возможности старший заговорил.

— Матушка, а у нас дудка-самогудка есть!

— Что такое?

— Дудка-самогудка. И все одну только песенку поет, жалостную такую. Ты послушай!

Он добыл из-под хитончика висевшую у него на золотой цепочке дудку из берестовой коры с янтарным мундштуком и золотым ободком и стал на ней играть. Дудка запела:

У Клеопатры болезненно сжалось сердце.

— Откуда у тебя эта дудка?

— А ты послушай. Гуляем мы с братом по роще, вдруг видим — сидит на кочке старушка, пристойная такая: белое платье, белое покрывало, лицо в морщинах, но глаза большие, чудесным блеском горят…

Клеопатра с братьями переглянулись.

«Ох, — говорит, — не могу больше. Детки, милые, принесите мне напиться». Ручей был недалеко; мы с братом побежали. «А как мы ей принесем воду-то?» — спрашивает Пандион. «А вот как», — отвечаю, срываю большой слой бересты и свертываю лукошком. Принесли. Напилась, смотрит на лукошко. «Его ты, — говорит, — хорошо смастерил; а еще что умеешь ты из бересты делать?» — «У нас, — говорю, — из нее лапти плетут, да я не умею». — «А дудку, — спрашивает, — сделать умеешь?» — «Нет», — говорю. И вот берет она мое лукошко, отрывает кусок бересты поменьше, свертывает трубочкой, приделывает с обоих концов, что надо, взяв из своего мешочка. «На, — говорит, — готова, можешь играть». Я и стал играть — я играю, а она сама поет. А она, старушка-то, все смотрит на меня, а у самой слезы в глазах. «Ее ты береги, — говорит, — как зеницу ока… нет, лучше зеницы ока». И повторила медленно: «лучше зеницы о к а». Добыла из того же мешочка золотую цепочку, приладила ее к дудке и сама мне ее повесила на шею. «Прощайте», — говорит. И поцеловала нас обоих. И так нам хорошо стало от ее поцелуя… так хорошо.

Он замолк. Все молчали.

— Однако, — сказал Калаид, — нам уходить пора… точнее, улетать, раз мы Бореады. Прощай, Клеопатра, прощайте, дети.

Он расцеловал их и вышел. Дети, с любопытством на него смотря, вышли за ним.

Клеопатра стояла точно в забытьи.

Видя, что и второй брат собирается ее покинуть, она вдруг взмолилась к нему:

— Милый, родной, не уходи. Я не понимаю, что со мной творится — точно душу у меня вытягивают.

— Не бойся, Клеопатра! Уйти я должен, но ненадолго, надеюсь. Итак, до скорого, радостного свидания!

Она бросилась ему на шею и стала судорожно его целовать.

— До свидания! Непременно до свидания! До скорого, радостного свидания!

Зет, нежно обняв ее, ушел. Она все стояла, прижав руки к сердцу.

— Дети, дети! Где же вы?

Князь Финей в недоумении остановился.

— Да где ж ты, проказник? По всему лесу водил меня и вдруг точно в землю провалился!

Но медведя не было видно. Князь крикнул что было силы — никто не отозвался. Он схватил свой охотничий рог и заиграл ясный призывный напев — но и его звуки беспомощно развеялись в летнем ветре.

Он покачал головой. «Куда я, однако, забрел?»

Местность была самая дикая; черные ели, скалы, мох; слышался шум водопада. Он пошел по направлению к нему. Действительно, водопад со скалы низвергается в бездну; оттуда точно пар восходит. Но рядом лесная хижина.

— А, узнаю: здесь мой лесник живет. Отдохну у него.

Постучался; кто-то молча открыл дверь.

Но князя словно отбросило от порога.

— Матушка! Какими судьбами? Черная княгиня презрительно улыбнулась.

— Невмоготу было. Я теперь здесь живу.

Князь все на нее смотрел, не веря своим глазам.

— Матушка, как же это? Неужели в мое отсутствие… Клеопатра… с тобой непочтительна была?

— Я не девчонка, чтобы втыкать свой палец между стеной и дверью. Тебе с ней жить, а не мне. Сказала, невмоготу, и все тут.

— Матушка, да кто же за тобой ухаживает в этой глуши?

— Войди и увидишь.

Князь вошел и в горнице увидел Идаю. Та тотчас смиренно припала к его ногам.

— Прости, князь-батюшка, мое тогдашнее дерзновение!

— Встань, Идая. Мне нечего тебе прощать: напротив, я благодарен тебе, что ты тогда спасла меня от Гарпий. А теперь и вдвойне благодарен. Говорю тебе, встань.

Она встала и тотчас засуетилась. Вмиг стол был накрыт, появилась всякая снедь, хлеб, сыр, вино. Князь утолил свой голод, а от вина пришел окончательно в хорошее настроение.

— Ну, матушка, — сказал он, — голодать, я вижу, тебе не приходится. Но не чувствуешь ли ты себя очень одиноко в этой глуши?

— Ничуть, — сказала княгиня, загадочно улыбаясь. — Я вижу всех, кого хочу видеть. И тебя видела недавно и знала, что ты вблизи.

— Видела? Каким образом?

— Да все благодаря ей. О, она такая умная…

Она с лаской посмотрела на Идаю. Та подняла свои колючие глаза на князя — и он почувствовал, что от этого взора все его хорошее настроение прошло. Ему страстно захотелось домой.

— Как же ты это делаешь? — спросил он Идаю.

— В пене и брызгах водопада, — ответила та. — Он ведь низвергается в бездну, в самые недра Матери-Земли, где витают первообразы всего сущего. Надо только уметь их вызвать; мы, поляницы, многое умеем.

Князь посмотрел на нее с недоверием и страхом.

— Вижу, ты волшебница. Ну, а мне ты можешь показать то, что я захочу?

— Могу; ты только прикажи. Князь глотнул еще вина; тут только он заметил, какое оно было крепкое и душистое. Он глотнул еще и еще, пока не почувствовал приятного кружения в голове. Ему опять захотелось домой, но уже по-другому.

— Идем, скорее! К водопаду! Идая встала, взяла с полки всякого снадобья, странного с виду, и напоследок маленькую жаровню с угольями и огниво.

— Идем.

Они вышли к водопаду; княгиня Амага за ними. В другое время князь был бы очарован величавостью открывшейся перед ним картины. Отвесная скала, поросшая мхом и лишаями, увенчанная рощей высоких черных елей. Среди них пробивался широким руслом поток, падал на нижний выступ, стекал пятью струями по покатому ложу и затем, соединившись, через каменные ворота вторично падал этот раз уже в недосягаемую для взора глубину. И оттуда, в синеватом полумраке, восходила крутящаяся, сверкающая пыль брызгов и тумана, в котором разгоряченным взорам князя уже и теперь представлялся ряд то соблазнительных, то страшных образов.

Скорее, — сказал он волшебнице. — Вызови мне ее!

Ее? — спросила Идая, пристально смотря на князя своими недобрыми очами. — Кого?