Кен Фоллетт - Гибель гигантов

— Мэнни Лиова? — спросил мойщик. Он ухитрился произнести «Литова», проглотив букву «т», хотя обычно при произнесении этой буквы во рту словно происходит маленький взрыв. — Пшиф тежды?

— Прошу прощения, — вежливо произнес Билли. — Что вы сейчас сказали?

— Пшиф тежды. Брюк, рубах…

— Ну… Да, наверное… — сказал Билли, приходя в отчаяние.

Мойщик окон кивнул.

— Ща прям, четь мили, томаправ.

— Прямо? — уточнил Билли. — Четверть мили?

— Ну да, инправ.

— Направо?

— Нарк рав рад.

— На Арк Рав-роуд?

— Мим не п-дешь.

В итоге название улицы оказалось Оук Гроув-роуд. [18] Дорога к дубовой роще (англ.). Правда, там не только дубов, а никаких вообще деревьев и в помине не было. Это была узкая извилистая улочка с кирпичными домиками-развалюхами, запруженная людьми, лошадьми и ручными тележками. После новых расспросов Билли оказался у дома, зажатого между пабом «Гусь и пес» и заколоченным магазином с вывеской «Липман». Дверь была распахнута настежь. Билли поднялся по лестнице на верхний этаж и очутился в комнате, где два десятка женщин шили униформу для британских солдат.

Все они жали на педали машинок и, казалось, не замечали его, пока наконец одна не сказала:

— Входи, красавчик, мы тебя не съедим! Хотя, если подумать, может, я бы и согласилась попробовать…

Все покатились со смеху.

— Я ищу Этель Уильямс, — сказал он.

— Ее нет, — ответила одна женщина.

— А почему? — спросил он испуганно. — Она что, заболела?

— А тебе что за дело? — Женщина оторвалась от машинки. — Меня зовут Милдред. А ты кто такой?

Билли смотрел на нее. Она была симпатичной, несмотря на выступающие передние зубы. На губах ярко-красная помада, из-под чепца выбиваются светлые кудри. Она куталась во что-то серое и бесформенное, но когда направилась к нему, он заметил, как она покачивает бедрами. Он так засмотрелся, что не смог сразу ответить.

— Ты ведь не тот ублюдок, который ее обрюхатил и смотался, а? — поинтересовалась она.

Тут к Билли вернулся дар речи.

— Я ее брат! — сказал он.

— Да?! — воскликнула она. — Ебеныть, так ты Билли?

У Билли отвалилась челюсть. Он еще не слышал, чтобы женщина произносила такие слова.

Она рассматривала его без всякого стеснения.

— Да, вижу, ты действительно ее брат, хотя выглядишь старше шестнадцати, — сказала она уже мягче, и у него потеплело внутри. — У тебя такие же темные глаза и волнистые волосы.

— Где мне ее найти? — спросил он.

Она смерила его вызывающим взглядом.

— Мне известно, что ей не хочется, чтобы ее родственники знали, где она живет.

— Она не хочет, чтобы знал отец, — сказал Билли, — а мне она написала письмо. Я стал волноваться, сел на поезд и приехал.

— Что, прямо специально приехал из этой чертовой дыры, из Уэльса… или откуда там?

— Никакая это не дыра! — возмутился Билли. Потом пожал плечами и добавил: — Хотя, может, и так.

— Мне нравится, как ты говоришь, — сказала Милдред. — Словно песню поешь.

— Вы знаете, где она живет?

— А мастерскую ты как нашел?

— Она написала, что работает у Мэнни Литова в Олдгейте.

— Ну ничего себе, прямо Шерлок Холмс какой-то! — сказала она с невольным восхищением.

— Если вы не скажете, как ее найти, скажет кто-нибудь другой, — произнес он уверенно, хотя вовсе так не думал. — Я не уеду, не повидавшись с ней.

— Убьет она меня, ну да ладно, — сказала Милдред. — Натли-стрит двадцать три.

Билли попросил объяснить, как туда добраться. И при этом говорить медленно. Когда же он стал ее благодарить, собираясь идти, она ответила:

— Не благодари, лучше защити, если Этель захочет меня убить.

— Ладно, — сказал Билли, думая, как прекрасно было бы действительно защитить Милдред от чего бы то ни было. Когда он выходил, остальные женщины загомонили, прощаясь и посылая воздушные поцелуи, что его страшно смутило.

Натли-стрит оказалась островком покоя. Вид здешних примыкающих друг к другу домиков уже показался Билли привычным, хоть он и провел в Лондоне всего один день. Они были намного больше, чем шахтерские, и парадное крыльцо выходило не на улицу, а в маленький палисадник. Эффект упорядоченности создавали одинаковые многостворчатые окна в двенадцать стекол каждое, идущие по всему ряду домов.

Билли постучал в дверь дома двадцать три, но никто не ответил.

Билли заволновался. Почему она не пошла на работу? Заболела? Если нет, почему ее нет дома?

Он заглянул в щель для почты и увидел прихожую со сверкающими половицами и вешалку-стойку со старым коричневым пальто, которое было ему так знакомо. День был холодный, и Этель не могла уйти без него.

Он подошел поближе к окну и попытался заглянуть внутрь, но сквозь занавеску ничего не увидел.

Он вернулся к двери и снова посмотрел в щель. Внутри ничего не изменилось, но на этот раз он услышал звук. Низкий, мучительный стон. Он крикнул в щель:

— Эт! Ты здесь? Это Билли!

Долго не было слышно ни звука, потом стон повторился.

— Что за черт! — сказал он.

На двери был врезной замок. Это значит, что скоба, скорее всего, крепится к дверному косяку двумя гвоздями. Он ударил по двери ладонью. Дверь показалась ему не особенно крепкой, и он решил, что делали ее из дешевой сосны, много лет назад. Он отступил назад, поднял правую ногу и ударил в дверь каблуком тяжелого шахтерского башмака. Послышался треск. Он ударил еще несколько раз, но дверь не открылась.

Жаль, нет молотка.

Он взглянул на дорогу, в обе стороны, надеясь увидеть какого-нибудь мастерового с инструментами, но не было никого, кроме двух мальчишек, с интересом за ним наблюдавших.

Он спустился в палисадник и дошел по дорожке до самой калитки, развернулся и с разбегу ударил в дверь правым плечом. Дверь распахнулась, и он ввалился внутрь.

Билли поднялся, потирая ушибленное плечо, и прикрыл взломанную дверь. Из дома, казалось, не доносилось ни звука.

— Эт! — позвал он. — Ты где?

Снова повторился стон, и он пошел на звук в ближайшую комнату на первом этаже. Это оказалась женская спальня — с китайскими узорами на камине и цветами на занавесках. Этель лежала на кровати в бесформенном сером платье и стонала.

— Что с тобой, Эт? — вскричал Билли в ужасе.

— Началось, — переведя дух, ответила она.

— Ах, черт! Так я побегу за доктором?

— Поздно. Господи, как больно!

— Ты так стонешь… А вдруг ты умрешь?

— Да нет, Билли, так всегда бывает при родах. Иди сюда, дай руку.

Билли опустился на колени и протянул Этель руку. Она тут же ее сжала и вновь застонала. Стон был длинней и мучительней, чем прежде, и она так стиснула его ладонь, что он подумал, не сломается ли там что-нибудь. Стон перешел в пронзительный вопль, после которого она долго пыталась отдышаться, словно пробежала милю.