Кен Фоллетт - Гибель гигантов

Но Пинский думал иначе.

Он повернул рупор к полицейским и скомандовал:

— Цельсь!

— Нет! — вскричал Григорий, но было уже поздно. Полицейские, готовясь стрелять, опустились на одно колено и подняли винтовки. Рабочие в первых рядах попытались двинуться назад, но на них напирали. Кое-кто, несмотря на «фараонов», побежал к реке.

— Пли! — крикнул Пинский.

Раздался треск выстрелов, словно от фейерверков, и тут же послышались крики страха и боли, это раненые и убитые попадали на землю.

Григорий словно перенесся на двенадцать лет назад. Он увидел площадь перед Зимним дворцом, сотни мужчин и женщин, опустившихся на колени в молитве, солдат с винтовками, свою мать и снег, залитый кровью. И снова в памяти прозвучал вопль одиннадцатилетнего Левки: «Мама умерла, моя мама умерла!»

— Нет, — сказал Григорий вслух. — Я не дам им сделать это снова!

Он передернул затвор своей трехлинейки и поднял ее к плечу.

Толпа с криками разбегалась в разные стороны, топча упавших.

«Фараоны» стегали всех подряд. Полицейские палили по толпе, не разбирая.

Григорий аккуратно взял на мушку Пинского, целясь в грудь. Он был не очень хороший стрелок, да и Пинский был метрах в пятидесяти, но попробовать можно. Он спустил курок.

Пинский продолжал орать.

Григорий промазал. Он прицелился ниже: при выстреле ствол винтовки задирало, — и снова спустил курок.

И снова мимо.

Бойня продолжалась, полиция яростно стреляла по толпе бегущих мужчин и женщин.

У Григория в магазине было пять патронов. Обычно одним из пяти ему удавалось поразить свою цель. Он выстрелил в третий раз.

Пинский вскрикнул, и рупор усилил его крик. Его правое колено подогнулось, и, выронив рупор, он упал на землю.

Солдаты последовали примеру Григория. Они бросились на полицейских: кто стаскивал «фараонов» с лошадей, кто бил прикладом как дубиной, кто стрелял. Манифестанты воспряли духом и присоединились к солдатам. Некоторые повернули с реки назад, к берегу.

Ярость толпы была отвратительна. Сколько рабочие помнили себя, питерские полицейские были глумливыми извергами, не знающими ни дисциплины, ни контроля, и теперь рабочие мстили. Упавших полицейских били ногами и топтали, тех, кто еще стоял, сбивали с ног, а под «фараонами» убивали лошадей. Полиция сопротивлялась лишь несколько секунд, а потом все, кто мог, бросились бежать.

Григорий увидел, что Пинский пытается подняться на ноги. Григорий снова прицелился, надеясь наконец покончить с негодяем, но тут его заслонил «фараон». Он помог Пинскому взобраться на холку своей лошади и поскакал прочь.

Григорий стоял и смотрел им вслед.

Хуже беды с ним еще не случалось.

Его солдаты подняли бунт. Вопреки приказу они стали стрелять не в манифестантов, а в полицию. И начал бунт он, выстрелив в поручика Пинского, который остался жив и доложит, как было дело. Скрыть правду не удастся, ему не оправдаться и кары не избежать. Он изменил воинской присяге. Его ждет трибунал и расстрел.

И несмотря на это, он был счастлив.

Сквозь толпу к нему протолкалась Варвара. По лицу текла кровь, но она улыбалась.

— Что будешь делать?

Григорий не собирался покорно дожидаться расстрела. Царь убивает свой народ. Ну что же, значит, народ будет защищаться.

— Идемте в казармы, — сказал Григорий. — Давайте вооружать пролетариат!

И зашагал по Большому Сампсониевскому назад, к казармам. За ним шли его ребята с Исааком во главе, а следом валила толпа. Григорий не представлял себе, что собирается делать, но и не чувствовал нужды в каком-то плане. Сейчас, когда он вел за собой толпу, у него было ощущение, что он почти всемогущ.

Часовой открыл солдатам ворота, а закрыть их перед манифестантами уже не смог. Григорий повел процессию через плац к складу оружия. Из штабного здания вышел поручик Кириллов, увидел толпу и бросился к ним, перейдя на бег.

— Солдаты! — крикнул он. — Смирно! Ни с места!

Григорий не обратил на него внимания.

Кириллов остановился и вытащил револьвер.

— Стой! — сказал он. — Стоять! — или я стреляю!

Двое или трое из взвода Григория выстрелили в Кириллова. В него попало несколько пуль, и он упал, истекая кровью.

Склад охраняли двое часовых. Ни один не попытался остановить Григория. Последними двумя патронами, что были у него в магазине, он выстрелил в замок на тяжелых деревянных дверях. Толпа ворвалась на склад, люди толкали друг друга и протискивались, чтобы добраться до оружия. Кто-то из ребят Григория начал командовать, открывать деревянные ящики с винтовками и револьверами и раздавать их вместе с коробками патронов.

«Началось! — подумал Григорий. — Вот она, революция!» Ему было радостно и страшно.

Себе он взял два нагана, а еще перезарядил винтовку и набил карманы патронами. Что делать дальше, он пока не знал, но раз он теперь преступник, значит, оружие ему необходимо.

Остальные солдаты, оказавшиеся в казармах, приняли участие в разгроме склада, и скоро все были вооружены до зубов.

Григорий вывел народ из казарм. Демонстрации всегда устремлялись к центру города. Бок о бок с Исааком, Яковом и Варварой он, пройдя по мосту, вышел на Литейный проспект. Он чувствовал себя как на крыльях или во сне, или как после доброй рюмки водки. Сколько лет он говорил, что нужно бороться с режимом, а сегодня действительно начал борьбу и от этого чувствовал себя новым человеком, совершенно иным существом, вольной птицей.

Первый пулеметный был не единственным полком, восставшим в то утро. Когда Григорий дошел до дальнего конца моста, он с ликованием увидел, что на улицах полно солдат в головных уборах, в знак протеста бесшабашно надетых задом наперед, и в шинелях нараспашку. Многие щеголяли красными нарукавными повязками или красными ленточками на лацканах. Вокруг с ревом носились во всех направлениях экспроприированные автомобили, из окон торчали дула винтовок и штыки, а внутри сидели солдаты с веселыми девицами на коленях. Вчерашних пикетов и постов больше не было. Улицы оказались во власти народа.

Григорию попался на глаза винный магазин: витрины разбиты, выломанная дверь валялась на земле. Из магазина, хрустя битым стеклом, вышли солдат с девицей, оба держали в каждой руке по бутылке. Хозяин соседнего кафе выставил перед входом столик и уставил его тарелками с копченой рыбой и колбасой. Стоя рядом, с красной лентой на лацкане, он нервно улыбался и предлагал угощение проходящим мимо солдатам. Так он пытался уберечь свое детище от участи разгромленного и разграбленного винного магазина.

Чем ближе они подходили к центру, тем более нарастало ощущение праздника. Лишь недавно перевалило за полдень, но на улицах попадались сильно выпившие. Еще было много девиц, охотно целующих любого с красной повязкой на рукаве, а в одном месте Григорий увидел солдата, беззастенчиво тискавшего полногрудую бабу средних лет. Попадались ему на глаза и девчонки, разгуливавшие в солдатской форме, шапках и сапогах не по ноге и очевидно наслаждавшиеся свободой.