Кен Фоллетт - Гибель гигантов

Вечером на минуту он поддался печали. Были сумерки, и вышло так, что из разбитого кухонного окна ему было видно то место на берегу, где погиб Чак. Гаса больше не ужасало то, как тот исчез в фонтане земли: за три последних три дня он повидал много смертей и разрушений. Сейчас его настигла боль другого рода: он понял, что однажды ему придется рассказывать об этом ужасном моменте родителям Чака, Альберту и Эммелине, владельцам буффальского банка, и его молодой жене Дорис, которая так негодовала по поводу вступления Америки в войну, — возможно, она боялась, что случится то, что случилось. Что Гас им скажет? «Чак храбро сражался». Чак вообще не сражался: он погиб в первую минуту своего первого боя, не сделав ни единого выстрела. И даже если бы он оказался трусом — это вряд ли имело бы значение, результат был бы тот же. Его жизнь была отдана впустую.

Гас все смотрел, глубоко задумавшись, и вдруг его внимание привлекло движение на железнодорожном мосту.

У него замерло сердце. С дальнего конца шли люди. Их серая форма была едва заметна в угасающем свете. Они неловко двигались по железнодорожному пути, оступаясь на шпалах и гравии. Их каски напоминали по форме угольное ведерко, на плечах висели винтовки. Это были немцы.

Гас бросился к ближайшей пулеметной точке — за стеной сада. Расчет не заметил наступающего противника. Гас хлопнул пулеметчика по плечу.

— Огонь по мосту! — крикнул он. — Смотрите, немцы!

Пулеметчик развернул ствол в направлении новой цели.

— Бегом в штаб, — сказал Гас первому попавшемуся солдату. — Доложи, что враг наступает по восточному мосту. Живо, живо! — крикнул он. Потом нашел сержанта. — Передайте всем, пусть стреляют по мосту. Выполняйте!

Гас направился на запад. Тяжелые пулеметы невозможно перемещать быстро: «гочкисс» с треногой весил сорок килограммов, — но он приказал всем гренадерам с винтовками и минометным расчетам перейти на новые позиции, откуда можно защитить мост.

Первые ряды немцев начали редеть, но оставшиеся продолжали наступать. В свой бинокль Гас увидел высокого человека в форме майора, показавшегося ему знакомым. Он спросил себя, не встречались ли они до войны. Прямо у него на глазах майор упал на землю.

Немцы шли под мощным прикрытием артиллерии. Казалось, все находившиеся на северном берегу орудия, до последнего ствола, были нацелены на южный берег у железнодорожного моста, где находились защищавшие мост американцы. Гас видел, как его солдаты падают один за другим, но на место каждого убитого или раненого он ставил нового, и стрельба почти не прерывалась.

Теперь немцы уже не бежали: они залегли и стреляли, используя в качестве жалкого укрытия тела погибших товарищей. Самые храбрые продолжали наступать, но с ними, ничем не защищенными от пуль, быстро покончили.

Стемнело, но это не имело значения: с обеих сторон продолжали стрелять во всю силу. Противник превратился в неясные силуэты, освещаемые вспышками орудий и разрывами снарядов. Гас перевел несколько тяжелых пулеметов на новые позиции. Он был почти уверен, что эта внезапная атака — не уловка, придуманная, чтобы прикрыть переход реки в другом месте.

Положение было безвыходное, и немцы наконец это поняли и стали отступать.

Увидев на мосту группы санитаров с носилками, Гас приказал своим прекратить огонь.

В ответ смолкла и немецкая артиллерия.

— Ну надо же! — сказал Гас, ни к кому конкретно не обращаясь. — О Боже всемогущий, похоже, мы отбились!

Американская пуля раздробила Вальтеру большую берцовую кость. Он упал на рельсы, корчась от боли, но еще хуже ему стало, когда он увидел, что немцы отступают, а потом услышал, что стрельба стихла. Тогда он понял: это поражение.

Когда его укладывали на носилки, он закричал. Не годилось солдатам слышать крики раненых, это деморализовывало, но он не смог сдержаться. Всю дорогу до города и через город до медпункта каждый толчок отзывался болью; наконец в медпункте кто-то дал ему морфин, и он отключился.

Очнулся он с ногой уже в лубке. Спрашивал у всех, кто проходил мимо, о ходе боя, но подробностей ему не сообщали, пока не явился позлорадствовать по поводу его раны Готфрид фон Кессель. Немецкая армия оставила попытки перейти Марну в Шато-Тьери, сообщил Готфрид. Может, будут другие попытки, но уже в другом месте.

На следующий день, прямо перед тем как его отправили на поезде домой, он узнал, что на днях прибыл и занял позиции по всему южному берегу Марны основной состав американской Третьей дивизии.

Один раненый приятель рассказал ему о кровавой битве в лесу под городом с названием Буа де Белло. Там обе стороны понесли страшные потери, но победили американцы.

Дома, в Берлине, газеты продолжали писать о победах Германии, но линия фронта на картах не приближалась к Парижу, и Вальтер пришел к горькому заключению, что весеннее наступление провалилось. Слишком быстро прибыли американцы.

Из госпиталя его вскоре отпустили выздоравливать домой.

Восьмого августа в битве при Амьене Антанта использовала около пятисот только что появившихся танков. У этих бронированных машин было множество недостатков, но остановить их было невозможно, и в один день англичане продвинулись на восемь миль.

Всего восемь миль — не Бог весть что, но Вальтер заподозрил, что теперь прилив сменился отливом, и по лицу отца он видел, что старику тоже так кажется. В Берлине уже никто не говорил о победе.

Однажды в конце сентября Отто пришел домой поздно вечером — и у него был такой вид, будто кто-то умер. От его природной несдержанности не осталось и следа. Вальтеру даже показалось, он сейчас заплачет.

— Кайзер вернулся в Берлин, — сказал Отто.

Вальтер знал, что кайзер Вильгельм пребывал в штабе армии возле бельгийского горного курорта Спа.

— Почему же он вернулся?

Голос Отто сел почти до шепота, словно ему было невыносимо произнести то, что он должен был сказать, нормальным голосом.

— Людендорф хочет заключить мир.

Октябрь 1918 года

Мод пошла на ланч в «Риц» со своим приятелем лордом Ремарком — младшим министром военного министерства. Он был в новом фиалковом жилете. Когда подали суп, Мод спросила:

— А что, война действительно подходит к концу?

— Все полагают, что да, — сказал Джонни. — Немцы в этом году потеряли семьсот тысяч человек. Они больше не могут воевать.

Мод с болью подумала, не стал ли одним из этих семисот тысяч Вальтер. Она знала, что он мог погибнуть, и от этой мысли холод разливался по телу от того места, где должно быть сердце. После их идиллического медового месяца в Стокгольме она не получила от него ни единой весточки. Ей было ясно, что его больше не посылали по работе в нейтральные страны, откуда можно писать. Скорее всего, он вернулся на поле боя, когда Германия, поставив все на карту, начала последнее решающее наступление.