Кен Фоллетт - Гибель гигантов

Солман выжидательно взглянул на нее. Когда он понял, что она не ответит — казалось, его это обескуражило. И он перешел к сути:

— Его светлость согласен назначить вам содержание, составляющее двадцать четыре фунта в год. Выплачиваться оно будет ежемесячно, в начале месяца. На мой взгляд, это очень великодушно с его стороны. Вы не находите?

Как же ему не стыдно! Двадцать четыре фунта платили обычной служанке. Экономкой Этель получала в два раза больше, плюс бесплатное питание и своя комната.

Почему мужчины всегда думают, что им все сойдет с рук? Потому что обычно так и происходит. У женщин нет никаких прав. Зачинают ребенка вдвоем, а обязанность его растить ложится на мать. Почему женщины позволили поставить себя в это жалкое положение?!

Она молчала.

Солман придвинул стул и сел рядом.

— Ну послушайте, давайте рассмотрим положительные моменты. Вы будете получать десять шиллингов в неделю…

— Меньше, — вставила она.

— Хорошо, пусть будет двадцать шесть фунтов в год, это десять шиллингов в неделю. Что скажете?

Она ничего не сказала.

— Вы сможете найти в Кардиффе уютную комнатку за два-три шиллинга, а остальное тратить на себя… И кто знает, возможно, найдется какой-нибудь великодушный человек, который захочет вам помочь… Ведь на самом деле вы очень хорошенькая…

Этель сделала вид, что не поняла. От мысли стать любовницей скользкого законника вроде Солмана ее чуть не стошнило. Да неужели он считает, что может занять место Фица? Проигнорировав намек, она холодно спросила:

— Каковы условия?

— Условия? — переспросил он.

— Которые я должна буду выполнять, если приму предложение графа.

Солман кашлянул.

— Условие обычные…

— Обычные? Значит, вы и раньше улаживали подобные дела?

— Не для графа Фицгерберта, — сказал он быстро.

— Можете продолжать.

— Вы не должны заносить имя графа в документы ребенка или каким-либо иным образом сообщать кому бы то ни было, что отцом ребенка является граф.

— А скажите, господин Солман, женщины, которым вы делали подобное предложение, принимали эти ваши условия?

— Да. С благодарностью.

Еще бы, подумала она с горечью. А что им оставалось? Когда ни на что не имеешь права, приходится брать, что дают.

— Что-нибудь еще?

— После отъезда из Ти-Гуина вы не должны предпринимать попыток вступить в контакт с его светлостью.

Значит, подумала Этель, он не желает видеть ни меня, ни своего ребенка. Ее захлестнула боль разочарования, и она почувствовала слабость во всем теле: если бы она не сидела, то могла упасть. Она сжала зубы, чтобы сдержать слезы. Когда самообладание вернулось к ней, она спросила:

— Еще есть условия?

— Полагаю, это все.

Этель встала. Солман вынул маленькую серебряную коробочку и извлек оттуда карточку.

— Напишете мне, чтобы я знал, куда посылать деньги, — сказал Солман, протягивая ей визитку.

— Нет, — ответила она.

— Но вам понадобится со мной связаться…

— Не понадобится. Ваше предложение неприемлемо.

— Ну-ну, не дурите, мисс Уильямс…

— Повторяю вам, господин Солман, чтобы у вас не было сомнений, правильно ли вы меня поняли. Ваше предложение неприемлемо. Я отвечаю «нет». И больше мне вам сказать нечего. Всего хорошего.

Вернувшись в свою комнату, она заперла дверь и заплакала навзрыд.

Как мог Фиц оказаться таким жестоким? Неужели он действительно не желал больше ее видеть? А ребенка? Неужели он думает, что все, что между ними было, можно стереть из памяти за двадцать четыре фунта в год?

Неужели он ее больше не любит?! А любил ли он вообще? Или просто морочил голову?

Она была уверена, что их отношения для него что-нибудь да значат. Может, конечно, он просто делал вид, обманывал ее — но ей в это не верилось.

Так что же происходит? Должно быть, он борется со своими чувствами к ней. Возможно, он из тех, у кого рассудок всегда побеждает чувства. И он искренне любил ее, но легко смог от нее отказаться, когда эта любовь стала мешать.

Что ж, в таком случае ей будет легче торговаться. Не придется щадить его чувства. Можно сосредоточиться на том, чтобы выгадать побольше для себя и малыша. Надо пытаться представить, как бы подошел к такой ситуации отец. Несмотря на свое бесправие, женщина все же не так уж беспомощна.

Этель предполагала, что Фиц должен забеспокоиться. Он, должно быть, рассчитывал, что она примет предложение, в худшем случае запросит содержание побольше, и тогда он мог быть спокоен за свою тайну. А сейчас он паникует и не знает, что делать.

Она не дала Солману возможности спросить, чего хочет она. Пусть теряются в догадках. Фиц может предположить, что Этель собирается отомстить, рассказав о ребенке графине Би.

Она посмотрела в окно на часы на крыше конюшни. Без нескольких минут двенадцать. Сейчас слуги на лужайке перед домом должны накрывать столы для детей шахтеров. А около двенадцати графиня Би обычно желала поговорить со своей экономкой. У нее часто находились претензии: то ей не нравились цветы в холле, то лакеи вышли в плохо выглаженной форме, то облупилась краска на лестнице. В свою очередь, у экономки накапливались вопросы, требующие обсуждения: необходимость пополнить запасы чайных и столовых сервизов, подготовка комнат для гостей, прием на работу и увольнение слуг… Фиц, как обычно, появится в утренней столовой около половины первого, чтобы выпить перед ланчем хереса.

Вот тогда-то Этель закрутит гайки.

Фиц смотрел, как шахтерская детвора выстраивается в очередь за ланчем — или обедом, как они его называли. У них были перепачканные лица, нечесаные волосы, рваная одежда — но они выглядели вполне счастливыми. Дети — удивительные создания. Эти были из беднейших семей в округе, их отцы попали в ловушку страшного противостояния, а по ним и не скажешь.

Все пять лет, с самой свадьбы, он мечтал о ребенке. Однажды у Би уже был выкидыш, и он замирал от страха при одной мысли, что это может повториться. В тот раз она закатила истерику лишь оттого, что он отменил поездку в Россию. А если она узнает, что от него забеременела экономка, ее ярость просто невозможно себе представить.

Его мучило беспокойство. Какое страшное наказание за его грех! В других обстоятельствах он мог бы радоваться тому, что Этель родит ему ребенка. Он поселил бы мать и дитя в маленьком домике где-нибудь в Челси и навещал бы раз в неделю… Он вдруг мучительно живо представил себе это и вновь почувствовал острое сожаление от несбыточности своей мечты. Ведь ему не хотелось причинять ей боль. Ему было хорошо с ней: с тоской он вспоминал ее жадные поцелуи, ее горячие ласки, пыл юной страсти. Даже когда сообщал ей ужасную новость, ему хотелось обнять ее, почувствовать на шее ее губы — быстрые, нетерпеливые, возбуждающие… Но приходилось держать себя в руках.