Нагиб Махфуз - Эхнатон, живущий в правде

Поделиться этими мыслями мне было не с кем, но я продолжал давать советы царю.

— Мой государь, — сказал я, — несомненно, истинным является только ваш Бог. Но вы должны позволить людям поклоняться их собственным богам. Постройте храм Единственного Создателя в каждом номе, и Он сам одержит окончательную победу. Пожалуйста, избавьте страну от лишних волнений.

Но было легче сдвинуть с места пирамиду, чем упершегося Эхнатона.

— Твоя вера еще слаба, Нахт, — только и сказал он.

— Любовь и мир не лишают человека права защищать собственную веру, — не отступал я.

— Даже самые порочные люди подчинятся власти любви, ибо любовь сильнее меча.

Когда тучи сгустились, я тайно встретился с верховным жрецом Амона и командующим армией Меем.

— Мы должны действовать, пока не потеряли остатков чести. — Они посмотрели на меня с любопытством, и я продолжил: — Пусть жрецы перестанут сеять раздор. Тогда Мей сможет повести войска на защиту империи.

— Без приказа фараона? — спросил Мей.

— Да, — спокойно ответил я.

Но самым крепким из нас троих оказался верховный жрец. Он спросил:

— А что потом?

— Когда Мей одержит победу, царь будет вынужден объявить свободу вероисповедания.

— Возражаю, — сказал верховный жрец. — Это плохой план. Если Мей прикажет войскам выступить в поход без повеления фараона, командиры отрядов могут поднять против него бунт. — Потом жрец нахмурился; его лицо побагровело. — Нахт, ты предан не нам, а своему царю. Должно быть, ты узнал о наших успехах в номах и решил помешать им своим безумным предложением.

Разгневанный этим обвинением, я ушел. Теперь я не сомневался, что в этом деле каждый преследовал свою цель. Египет оказался в руках мерзавцев. Они все виновны в крахе страны — и сторонники царя, и его враги. Наверно, Эхнатон был последним, кого следовало осуждать. Они использовали его для собственной выгоды. Когда царь стал бесполезен, они решили сместить его и захватить трон. По натуре он был доверчив, а потому верил их лжи. Но потом в нем проявилась сила, которой никто не ожидал, и на время смела их, пока не разбилась о скалу реальности. Тогда каждый бросился к спасательному плоту, оставив свою боговдохновенную жертву тонуть в одиночку и гадать, почему от нее отступился ее бог. Они сбросили маски и обнажили свои подлинные лица; при этом самыми уродливыми оказались лица Нефертити и ее отца Эйе. Каждый из них выбрал свой путь, но никто не получил по заслугам. За исключением бедного еретика и, может быть, Нефертити, фальшивого покаяния которой не приняли жрецы. Что же касается Египта, то раны, нанесенные ему нашими грубыми ошибками, кровоточат до сих пор.

Бывший царский казначей долго молчал, а потом печально пробормотал:

— Это история невинности, обмана и бесконечного горя.

Бенто был личным врачом Эхнатона. Когда я встретился с ним, он продолжал исполнять обязанности личного врача фараона во дворце Тутанхамона. Этому человеку благородной внешности с явными следами нубийского происхождения было шестьдесят лет. Подходя к его прекрасному дворцу в центре Фив, я ожидал увидеть впавшего в маразм старика с тихим голосом, но он оказался очень бодрым и энергичным. Его одежда говорила о безупречном вкусе. Бенто собрался с мыслями и приступил к рассказу.

Сегодня Эхнатона называют не иначе как «этот еретик». Но что бы о нем ни говорили, при одном звуке его имени моя душа вновь наполняется любовью. Каким человеком он себя сделал! Неужели Эхнатон действительно жил среди нас? Неужели действительно посвятил свою жизнь любви? Если так, то почему он оставил после себя столько злобы и ненависти? Когда я думаю о нем, то вспоминаю, сколько волнений он причинял всем в детстве. Великая царица часто спрашивала меня:

— Бенто, почему Эхнатон такой хрупкий?

Я помню, что терялся в поисках ответа. Никакой конкретной болезнью он не страдал, но был слабым и худеньким. В отличие от своего брата Тутмоса, он становился жертвой любой хвори. Не любил физических упражнений и страдал отсутствием аппетита. Часто я молился покровителю врачей Тоту [38]и просил дать мне совет, как быть с Эхнатоном. Но все мои попытки оказывались тщетными. Амулеты Тота на него никакого влияния не оказывали, а травы, освященные самой Исидой [39], не приносили пользы его щуплому телу. Когда задул хамсин [40], Эхнатон заболел и заразил своего брата. Я очень боялся за них обоих. Они лежали в одной комнате. Царица сказала мне:

— Посмотри, Бенто, у них желтые лица, а животы как каменные. Никто из них не облегчался уже несколько дней.

Я тщательно осмотрел их.

— У них жар и вздутие живота. Дайте им питье, очищающее внутренности. Потом добавьте в солодовую закваску немного муки и оставьте смесь на ночь. В течение четырех дней это будет их единственной едой.

Не прошло и четырех дней, как крепкий Тутмос умер, а его слабенький брат выжил. Эхнатон бродил по дворцу, горевал и искал брата.

— Ты дал Тутмосу умереть, — сказал он, увидев меня. Потом посмотрел на своего отца и продолжил: — Когда я стану фараоном, то убью смерть.

— Может быть, однажды Тутмос вернется? — спросил он меня в другой раз.

— Эхнатон, благодари богов, которые не забрали твою душу, ибо мертвые не возвращаются. Все мы умрем в свое время, — ответил я.

— Почему? — не отставал он.

— Эхнатон, — мягко сказал я, — вспомни песню которую ты пел со своим братом:

Грусть долго была его единственным товарищем; мне казалось, что царевич оплакивал брата сильнее, чем его мать. Однажды во время лечения он сказал:

— К чему наши усилия, если мы все равно умрем? — улыбнулся и продолжил свое дело. Он сказал: — Ты улыбаешься так, словно сам бессмертен.

Чтобы отвязаться от него, я ответил:

— Спроси своего наставника Эйе.

— Эйе знает не больше твоего, — мрачно ответил он.

Зрелость ума этого тщедушного мальчика произвела на меня сильное впечатление. Я внимательно следил за ростом его духа и восхищался. Мало кто знал, что у Эхнатона было одно потрясающее свойство: он умел преодолевать любое препятствие на своем пути. Физическую слабость он компенсировал необычайным упорством. Он почти не спал. Постоянно молился как жрец и читал как мудрец. Без устали задавал вопросы или вел философские диспуты. Я часто гадал, что готовит судьба ребенку, который однажды сядет на трон своих предков. Его отец, царь Аменхотеп III, так переживал, что однажды признался мне:

— Этот мальчик достоин чего угодно, только не трона.

Однажды я заметил, что он сердито смотрит на отца.