Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 1

А тем временем Сципион шел по следам Газдрубала. Прибыв в город, из которого незадолго перед этим бежал карфагенянин, римляне несколько задержались, чтобы поблагодарить жителей за добрый прием, а сам проконсул произнес пропагандистскую речь в местном совете старейшин. Но, наспех явив пунийцам благие чувства, они отправились дальше. Почти достигнув вражеской столицы и убедившись, что Газдрубал уже укрылся за высокими стенами этого современного Вавилона, римляне повернули обратно. «Как бы там ни было, а мы все-таки помешали ему собрать остатки рассыпавшегося войска», — подвел итог Сципион. Однако некоторым в ставке полководца этого казалось мало, и они, уже надеясь на окончание войны, предлагали направить в Карфаген делегацию для принятия капитуляции. Но Сципион, верно оценивая силы противника, считал, что ливийская война только начинается, а потому ничего подобного предпринимать не хотел.

Правда, отвергнув советы части легатов, он был вынужден прислушаться к голосу войска. Солдаты, утомленные длинным и будто бы безрезультатным рейдом, подняли ропот. «Уничтожены две армии, вражеская страна, за исключением нескольких крупных городов, лежит пред нами беззащитная, а мы возвращаемся в лагерь с пустыми руками», — говорили они. Некоторые, уже забыв свои недавние страхи, порожденные огромными силами противника, теперь выражали сожаление об устроенном по приказу проконсула пожаре, спалившем вместе с пунийцами почти всю добычу. Уступая их настояниям, Сципион, удлинив путь, захватил несколько небольших городков, и два из них, которые оказали сопротивление, отдал на разорение солдатам. Этот эпизод он попутно использовал для воспитания пунийского населения, показав, что между покорностью и строптивостью лежит дистанция, равная разнице между ветвью маслины и мечом.

Возвратившись в лагерь на побережье, Сципион решил дать войску эмоциональную и физическую разгрузку и устроил празднество, приурочив его к традиционным Марсовым играм. После непродолжительного торжественного ритуала, сопровождаемого жертвоприношением и парадом, воины облачились в гражданские одеяния и возлегли за обильные столы, поставленные прямо на улице среди изб и палаток. На спуске холма было устроено подобие театра, и там весь день давали представления взявшиеся неизвестно откуда мимы и греческие актеры. В перерывах спектаклей на той же сцене показывали аттракционы со слонами, которых захватили в стане Газдрубала. А в это время на другом склоне горы нумидийцы провели показательную охоту на тигров и львов. Во второй половине дня открыли ворота для мирного населения дружественных пунийских городов, и теперь уже римляне продемонстрировали свое искусство перед гостями в турнирах по фехтованию, метанию дротиков, стрельбе из лука и метательных машин.

Сципион с легатами и военными трибунами также пировал на открытом воздухе в живописном месте на краю рощи, частично укрывавшей эту трапезу от нескромных взглядов шатром из ветвей и листьев. Офицеры постарались не отстать от своих солдат и позаботились, чтобы здесь в должном ассортименте были представлены основные развлечения, принятые в аристократических домах италийских городов. Их слух и взоры услаждали юные флейтистки, разомлевшие тела впивали блаженные соки ароматных масел, а умы занимал затейливой болтовней элейский софист, ныне обосновавшийся в Утике. Впрочем, товарищи Сципиона более всего ценили дружескую беседу в собственном кругу, находя в ней самое полное удовлетворение духовных запросов, так как в их среде находились люди весьма разнообразных вкусов, интересов и талантов. Потому в коллективе образованных, но практичных римлян не столько внимали софисту, сколько потешались над ним, считая его бесконечную словесную эквилибристику, например, о «едином» и «многом», бесплодным пустословием. Однако в этот вечер наибольший эффект произвел поэтический конкурс.

Недавно во время одного ночного перехода Публием овладело лирическое настроение, излившееся на волю в нескольких стихах, записанных автором прямо в седле на дощечке, предназначенной для приказов. Он вспомнил о них, когда задумал праздник, и у него возникла идея устроить литературное состязание. И вот теперь вокруг симпосиарха Гая Лелия собрались доморощенные поэты, в числе которых были не только офицеры, но также писцы и прочие штабные чиновники. Начались чтения. Оценивали выступления все пирующие, причем, признание выражалось голосом, как в собраниях некоторых варварских племен: чье произведение вызывало больший шум, тот и считался победителем. Многие сочинения, смело выведенные на сцену, хромали слогом, были суховаты эмоционально или, наоборот, неестественно тучны, но их недостатки компенсировались качествами вина и благожелательностью публики, так что над рощей стоял одобрительный гул, покрывающий редкие насмешки завистливых конкурентов. Все шло живо и весело, однако состязание представлялось любопытным, но не более, пока не прочел свою элегию на тему бедствий войны Сципион. Плавные изгибы музыкального греческого языка в устах Публия, выгодно контрастирующие с жесткой латинской речью большинства здешних поэтов, заворожили слушателей. Стихи в самом деле были неплохи, а слава и авторитет автора непроизвольно создали вокруг них ореол гениальности, что в совокупности породило всеобщий и вполне искренний восторг. Главный приз — лавровый венок и самый большой, причем отнюдь не пустой кубок — единогласно были присуждены Сципиону, но вдруг какой-то италиец, малознакомый большинству присутствующих, осмелился взойти на заветное возвышение и продлить соревнование. Удивление окружающих еще более возросло, когда зазвучал сильный и глубокий голос чтеца.

Над рощей будто вновь заполыхал возрожденный в слове пожар, поглотивший сорок тысяч вражеских жизней и, значит, соответственно столько же спасший своих. Словно наяву падали на головы несчастных горящие бревна, обугливались пунийские трупы, рушилась карфагенская мощь, и над тленом парили в огне и дыму серебряные орлы римских легионов. Вобрав в себя ужас, боль и торжество сраженья, гремел эпический гекзаметр поэта, оглушая и опаляя пламенем вдохновения людские души. Когда смолк победоносный голос, воцарилась тишина, и, казалось, даже птицы стихли в весеннем лесу.

Лесть была чужда друзьям Сципиона, никто не пытался умалить достоинства неизвестного таланта, но все же нобили, задающие здесь тон, испытывали неловкость при мысли о присуждении первенства италийцу. Кто-то предложил учредить два приза: для латино- и греко-язычных произведений, и один из них заслуженно отдать Публию, а другой — возмутителю спокойствия. Но окончательное решение принял, как обычно, сам Сципион.