Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 1

Среди пленных, отсылаемых в Италию, находился и Сифакс. С ним Публий попрощался персонально. Он просил его не склоняться перед неудачами, мужественно смотреть в будущее и надеяться на лучшую участь, уповая хотя бы на чудо.

Отправив экспедицию, Сципион поторопился в Тунет, желая ускорить развернутые там фортификационные работы. Благодаря своему местоположению этот город мог стать отличным плацдармом для ведения враждебных действий против Карфагена. Не случайно во все времена его охотно использовали противники пунийцев. В Тунете некогда обосновался сиракузский тиран Агафокл, здесь же устроили резиденцию ливийские вожди освободительного движения в недавней Африканской войне. А теперь и Сципион избрал его главным опорным пунктом, намереваясь запереть карфагенян в небольшой области, непосредственно прилегающей к их столице, отделив ее от остальной части страны цепью укрепленных пунктов, группирующихся вокруг Тунета. В замыслы Сципиона не входила правильная осада могучего Карфагена с семисоттысячным населением. Для такого дела у него недоставало ни времени, ни сухопутных, ни, тем более, морских сил. Он намеревался лишь частично блокировать город, нарушить его экономическое функционирование, создать социальную напряженность и тем самым вынудить врага предпринимать решительные шаги. А выбор образа действий у карфагенян, по мнению Сципиона, был невелик. Они могли либо признать поражение и пойти на тяжелый мир, либо срочно вызвать на помощь свои последние войска, находящиеся в Италии, ибо их собственная страна им уже не принадлежала, и новую армию собрать было негде. И то, и другое приближало развязку, а значит, играло на руку Сципиону.

В скором времени расчеты проконсула оправдались. Едва римляне закончили строительные работы, как в Тунет явились карфагеняне, причем в качестве послов прибыли члены высшего совета в количестве тридцати человек, то есть в полном составе.

«Вот они, пунийцы, во всей красе! — злорадно восклицали легионеры, указывая друг другу на неуклюже семенящих, подметающих уличную пыль длинными полами невообразимо пестрых, расшитых разноцветными узорами одеяний карфагенских патриархов, потеющих от усилий малознакомого им, ввиду привычки к носилкам, труда пешего перемещения. — Когда их войска стояли у стен Рима, сенаторы даже не впустили Ганнибаловых послов в город, а стоило нашему императору занести меч над их пиратским притоном, и они уже бегут, отдуваясь и пыхтя, к нам на поклон!»

Сципион велел задержать делегацию в приемном покое своего дворца и разослал гонцов к легатам, союзникам и к старейшинам местных пунийцев, приглашая их к себе. Он желал придать предстоящему событию максимальную огласку как, для того чтобы всем миром уличить карфагенян в бесчестии, если они попытаются хитрить, так и просто в агитационных целях, дабы окрестные жители лучше усвоили, кто сегодня хозяин в Африке.

Когда необходимая аудитория оказалась в сборе, первые богачи Карфагена, а значит, и всей ойкумены, за исключением разве что царей Египта и Азии, измученные пешим путешествием на жарком солнце, явили окружению Сципиона лоснящиеся жирным потом лица. Привыкшие по своей купеческой натуре пускаться на любые уловки и унижения ради достижения цели, они, желая как можно больше угодить проконсулу, покорно согнулись, вопреки грузным комплекциям вообще и необъятным животам в частности, и простерлись пред ним ниц.

Сципион дал возможность друзьям и гостям несколько мгновений полюбоваться на опущенные головы и вздыбленные зады пришельцев, а затем холодно и с умыслом по-латински, хотя мог бы объясняться с карфагенянами и без переводчика по-гречески, осведомился о причинах, повергших послов в позы, более приличествующие бессловесным обитателям дремучих лесов, чем разумным существам. Сделав паузу, он разъяснил свой вопрос, сказав:

— Если вы — рабы, то я отведу вас к своим слугам. Столковывайтесь с ними. А если вы пришли к гражданам Рима, то встаньте и ведите себя как подобает людям.

Карфагеняне поднялись и, натянув на раскрасневшиеся лица сладенькие улыбки, соврали, будто приветствовали проконсула по давнему финикийскому обычаю.

Сципион едко заметил для своих, что в республике не может быть подобных обычаев. Сильван, верно оценив ситуацию, оставил это высказывание без перевода.

Далее послы, позаимствовав у жен и детей их жалобный плач, принялись стенать и горько сетовать на свою участь. Они кляли злой рок, ниспосланный им судьбою в образе Ганнибала, который вверг их в проклятье неправедной войны, и столь долго поносили своего полководца, что Сильван даже растерялся, так как в латинском языке не нашлось достаточных эквивалентов пунийским ругательствам, и в конце концов он привлек к переводу греческий, персидский и египетский арсеналы соответствующих выражений. Затем играющие в детскую наивность старики принялись уверять всех вокруг в собственном благодушии и миролюбии. С их слов складывалось впечатление, будто бы даже не они развязали мешки с серебром и золотом для финансирования войны, а эти пресловутые мешки, садясь верхом на сундуки, сами скакали через моря и горы в Испанию, Сицилию, Сардинию, Балеары, Нумидию, Мавританию, Галлию и Италию покупать наемников. А в последней части речи, представленной зрителям не хуже греческой трагедии, карфагеняне воздали хвалу Сципиону и превозносили его так же напыщенно и многословно, как недавно хаяли Ганнибала. Правда, тут уж Сильван чувствовал себя уверенно, поскольку в описании доблестей латинский язык не уступал пунийскому. И заключили они эмоциональное выступление выражением надежды на милость Сципиона к побежденному сопернику, на его благородство и великодушие, ибо не зря же они столь обильно услащали его дифирамбами.

В ответ Сципион сказал, что в других случаях лесть уличает говорящего во лжи и представляет разновидность коварства, однако в данном случае он, полагая, что лицемерие тоже является одним из финикийских обычаев, доверяется смыслу речи, а не ее тону, и принимает предложение мира всерьез.

— И по этому поводу я заявляю, — говорил он дальше, — что мы пришли в Африку не договариваться, а побеждать, и ваше поведение свидетельствует о близости нашей цели, однако, да будет известно всем народам, что римляне начинают, ведут и оканчивают войны, руководствуясь правом. А потому, если вы, честно признав поражение, придете к нам с миром, мы, как тот перс у Ксенофонта, который при сигнале, трубящем отбой битве, убрал в ножны уже занесенный над поверженным противником меч, прекратим кровопролитие и, приняв мир, предложим от себя еще и дружбу.

Карфагеняне пропустили мимо ушей насмешки Сципиона и вняли лишь факту его согласия вступить в переговоры. Они стали бурно прославлять мудрость проконсула, а заодно — и его умеренность, забегая тем самым вперед и исподволь подбивая римлянина на снисходительные условия договора.