Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 1

Вот после этой подготовки Ганнибал и вошел в город, чувствуя себя уже чуть ли ни победителем. Правда, поддержка плебса создавала лишь благоприятный политический фон, но не несла конкретных преимуществ. Все здесь решалось несколькими сотнями толстосумов, которые и большинстве своем были настроены против Ганнибала и подвергали его нападкам. Их упреки, облеченные в форму вопросов, звучали весьма остро. «Почему ты, опытный полководец, столь безобразно проиграл сражение?» — язвительными голосами интересовались они. «Потому, что мое войско было слабее вражеского», — ничуть не смущаясь, заявлял на это Ганнибал. «А какой же ты полководец, если вступил в генеральную битву, имея заведомо более слабое, чем у противника, как ты утверждаешь, войско, да еще вдали от собственных тылов?» — удивлялись оппоненты. «Я потому так сделал, что вы просьбами о защите ваших угодий заставили меня поспешно вступить в бой?» — ловко парировал Ганнибал. «Что же ты раньше не слушал нас, когда мы требовали оставить Сагунт и не затевать войну с Римом?» — спрашивали его. «Прежде я был молод и горяч, а теперь, с возрастом я поумнел и стал прилежнее внимать гласу большинства», — раздавалось в ответ. Для государственных людей доводы Ганнибала были прозрачны и не прикрывали сути, но непросвещенному большинству они казались вполне убедительными. И все же укоры полководцу слышались со всех сторон. Потому, стремясь поскорее обеспечить себе как можно более широкую поддержку среди аристократов, Ганнибал предпринял атаку сразу с двух направлений. Во-первых, он в меру своих возможностей обогатил самых богатых, а во-вторых, занял компромиссную позицию по отношению к соперничающим партиям и, стараясь не порывать с одними, принялся угождать другим. Последнее объяснялось тем, что прежние друзья, потерпев убыток от войн, относились к нему недоброжелательно, а бывшие враги теперь оказались явно более сильной стороной. Итак, исходя из требований настоящего момента, Ганнибал стал сторонником мира с римлянами на любых условиях. Возможно, он искренне стремился к договору; судить об этом сложно, поскольку у человека, ищущего власти в таком государстве, как Карфаген, Личность растворяется в Политике. Такими средствами Ганнибал утвердился в ряду первых государственных мужей, хотя чувствовалось, что этот успех временный, так как промежуточное, межпартийное положение не могло быть устойчивым.

Но как бы там ни было в будущем, а пока Ганнибал пребывал на виду и немало способствовал партии мира в достижении ее целей. Так, когда один из наиболее фанатичных в прошлом его сторонников выступал в совете с горячей речью, пылающей воинственными призывами, он силой прорвался на трибуну и швырнул ядовитого старичка на пол. Этот поступок произвел должный эффект, хотя и шокировал пунийских сенаторов невиданной в республиканском государстве бесцеремонностью. Кто-то на это заметил Ганнибалу, что тот находится не в казарме, среди безродных наемников, а в здании совета, в кругу высших сановников государства.

Признав перегиб в своем поведении, Ганнибал с истинно пунийской изворотливостью начал каяться, называя себя солдафоном, исполненным добрых чувств, но не культуры. Ему до поры, до времени простили этот инцидент, более того, в народе пошел слух о беспощадной борьбе полководца со злоумышлениями знати, что придало ему славу защитника народных интересов в государственном совете, потому впоследствии никто не мог бы определенно сказать: затеял ли Ганнибал этот скандал в пылу страстей по солдатской неотесанности, или пошел на него умышленно, с расчетом на скандальную популярность. Всячески привлекая к себе внимание толпы, Ганнибал старался заразить ее миролюбием. Но при этом в верхах он высказывался за мир не столь однозначно и больше твердил не о завершении войны, а лишь о перерыве в ней. «Четырнадцать лет назад я победил Рим и справедливо ожидал его капитуляции, — говорил он, — но римляне не сдались и ценою невероятных убытков привели войну к нашим жилищам. Чтобы повторить их достижение, нам придется четырнадцать лет прикладывать чудовищные усилия к почти безнадежному делу. Так уж лучше мы возьмем себе передышку и через те самые четырнадцать лет начнем новую войну под самыми стенами Рима». Подобными речами он и поддерживал компромисс между партиями войны и мира, чем в итоге помог Ганнону и Газдрубалу добиться одобрения государством договора с Римом.

При обсуждении отдельных пунктов соглашения Ганнибал оказался единственным, кто узрел коварство Сципиона, и заявил, что самым страшным требованием врага является не взыскание контрибуции и не расплата за караван, а запрещение вести войны без соизволения Рима. Правда, и он в полной мере не постиг замысел проконсула и полагал, что в дальнейшем этот пункт нетрудно будет обойти.

В конце концов было решено полностью принять условия Сципиона, поскольку все понимали, что победитель не потерпит торга. С этим и отбыли в Тунет тридцать советников, провожаемые рыданиями многотысячной толпы.

Явившись к Сципиону, пунийцы, как обычно, принялись роптать на жестокость судьбы, одновременно всячески намекая, что неплохо было бы снизойти к несчастным побежденным и облегчить им участь какими-либо послаблениями. Но Публий сделал грозное лицо и сурово оборвал их.

— Перестаньте причитать, — сказал он. — Вы и этих условий не достойны. По тому, с какой беспощадностью Ганнибал вел войну в Италии, ясно, что в случае вашей победы вы не оставили бы даже самого имени римлян. А раз так, берите, что дают, и благодарите богов и нас, ведь, возвращая Африку, мы оставляем вам больше, чем у вас есть теперь. Итак, отвечайте прямо: Карфаген принимает даруемый нами мир?

— У нас нет выбора, потому мы соглашаемся на ваши условия, — собрав остатки былой гордости, твердо ответил Ганнон.

После этого Сципион смягчился и стал обращаться с карфагенянами уже не как с побежденными, а как с партнерами в настоящем времени и союзниками — в будущем. Он позвал квесторов, присланных сенатом в помощь Лелию, и без промедления начал переговоры с целью выработки конкретных мер по реализации условий мира.

В ближайшие дни делегация карфагенян отправилась в Рим. От проконсула ее сопровождали Луций Ветурий Филон, Марк Марций Ралла и Луций Корнелий Сципион; поскольку теперь дело велось всерьез, Сципион командировал в столицу видных людей.

В том году Италия вкушала мир, но прислушивалась к войне. Люди верили в Сципиона, но страшились Ганнибала. Слишком многое обещала победа и возвратом прежних бедствий грозило пораженье, потому неумеренные надежды чередовались с чрезмерными опасениями.