Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2

Увязнув в предательски топкой, как болотная жижа, повседневности, Публий лихорадочно хватался за всевозможные дела, цеплялся мыслью за любые события, чтобы выбраться на поверхность жизни, но все безнадежно утопало в тине, и он погружался глубже и глубже. Поэтому Сципион и обратился в своих помыслах к Испании. Страна, где он возмужал и вырос как полководец и государственный деятель, манила его к себе, словно сказочный край, дарящий силу, молодость и удачу. Он томился желанием вновь увидеть пейзажи гор, над которыми некогда взошла заря его славы, долин, где размашисто шествовал его победоносный дух, ощутить вольный воздух, насыщавший когда-то его горячую молодую грудь. Ему хотелось опять ступить на эту землю, родственную его внутренней природе, чтобы напитаться ее соками, и, оттолкнувшись от привычной исходной точки, с новыми силами пойти на следующий виток борьбы.

Вспоминая об Испании, Публий, конечно же, не мог не думать о Виоле. Почти стершись в его памяти под шквалом событий африканской кампании, ее образ теперь вдруг снова засиял пред мысленным взором в первозданной красоте. Так в старости болят раны ветеранов, полученные ими еще в первых битвах и казавшиеся давно залеченными. Но, внимая тяжким стонам заживо похороненной страсти, он все же не стремился увидеть эту женщину вновь. Вторая встреча с ней выглядела карикатурой на первую, а третья, несомненно, и вовсе осквернила бы остатки добрых чувств в его душе. Виола уже давно стала для него сияющим в вышине символом, отделенным от плоти. Но символ все-таки имел конкретные черты, и эти черты Публий мечтал обновленными увидеть в ее детях. Ее дочь или дочери должны были сейчас находиться как раз в таком возрасте, когда природа уже завершила свое творчество, а примитивное общество еще не успело разрушить божественный шедевр мелочными страстями. Поэтому Испания порою принимала в его воображении обольстительный женский образ и влекла к себе всеми чарами, присущими переполненной надеждами и силами юности.

На роль коллеги по консульству Сципион определил Тиберия Семпрония Лонга, сына того Семпрония, который исполнял консулат вместе с его отцом в год вторжения Ганнибала в Италию. Отношения Корнелиев Сципионов с представителями знатного плебейского рода Семпрониев всегда были весьма прохладными, а с Гракхами и вовсе враждебными, но именно с Лонгами они ладили, хотя и не числились в друзьях. Таким образом, Сципион желал возобновить партнерство с видной фамилией, включить в орбиту своей политики толкового человека, а при его посредстве — и группу мелких сенаторов, тяготеющих к Семпрониям.

Многие представители плебейской аристократии оказались обиженными решением Сципиона, полагая себя фигурами, более достойными высшей должности, чем Тиберий. Публий напрасно пытался урезонить их. «Не вернуться ли нам к древности? Не избрать ли нам шестерых военных трибунов с консульской властью вместо двух законных консулов, чтобы удовлетворить большее количество честолюбий?» — саркастически вопрошал он. Увы, отвергнутых соискателей не могли охладить насмешки: они готовы были и на возрождение института трибунов с особой властью, и на что угодно прочее, лишь бы забраться под потолок государства. Иерархическая лестница скрипела от их напора. Даже Гай Лелий омрачился и стал держаться несколько поодаль от Сципиона после того, как рухнула его мечта воссесть в курульное кресло рядом со своим знаменитым другом, так же, как некогда они вместе располагались возле претория на трибунале. Причем, демонстративно избегая Публия, Лелий умудрялся то и дело попадаться ему на глаза, чтобы величайший государственный муж все время видел обиду величайшего из друзей. А ведь Гай еще не расстался с должностью претора, и сразу претендовать на консульство ему как новому человеку в среде знати было неприлично.

Сципион добросовестно подготовился к выборам и, несмотря на противодействие враждебного ему до последнего стежка на тоге Луция Валерия Флакка, руководившего комициями, добился полного успеха. Народ бурно приветствовал возвращение своего любимца к активной политической жизни и охотно исполнял все его пожелания. Потому Луций Валерий, исходя ядом в заимствованной у отца язвительной улыбке, был вынужден по ходу процедуры объявить магистратами одного за другим всех ставленников Сципиона. Консулат получили, конечно же, Публий Корнелий Сципион Африканский и Тиберий Семпроний Лонг, а преторами избрали Публия Корнелия Сципиона Назику, Гнея Корнелия Меренду, Гнея Корнелия Блазиона, бывшего офицера африканской экспедиции Гнея Домиция Агенобарба, служившего в Испании и отличившегося при штурме иберийского Карфагена Секста Дигиция и Тита Ювенция Тальну. Из всей этой компании лишь Тит Ювенций не мог похвастаться дружбой с принцепсом, поскольку принадлежал к серой массе сенатского «болота», активно разрабатываемого в последние годы Катоном.

Чуть позже прошли выборы цензоров, и на них опять подтвердила свое превосходство партия Сципиона. Цензорскую палату в храме Сатурна на ближайшие восемнадцать месяцев заняли Гай Корнелий Цетег и Секст Элий Пет.

Но все эти победы не радовали Сципиона, так как к этому времени уже рухнула его мечта об Испании. Едва узнав, кто готовится воссесть в будущий год на консульские кресла, Марк Порций, находившийся тогда в этой стране, воскликнул, бравируя перед своей свитой: «Вы говорите, Сципион и Лонг? Ну что же, я устрою им «Требию»!»

Смекнув, на что рассчитывает его противник, Катон развернул бешеную кампанию по ликвидации очагов иберийского восстания. Тогда-то он, вдохновленный злобой к Сципиону, и творил свои «пунийские хитрости». Спешно разбросав пылающий костер освободительного движения, он засыпал искрами ненависти всю Испанию и объявил войну законченной. Временные союзники и потенциальные враги Катона в Риме, желая оставить не у дел Сципиона, поддержали консула и признали его действия великой победой. Испания была провозглашена замиренной провинцией, а Катону стали готовить помпезную встречу в столице. Так Испания оказалась исключенной из сферы деятельности новых консулов. Причем, нанося удар Сципиону Африканскому, его недруги задели и Сципиона Назику, получившего преторское назначение в юго-западную часть этой страны. Правда, Назика все же отправился за море, но результаты его грядущих трудов были заранее обесценены.

Следовало срочно спасать положение. Консульство Сципиона без новых побед подорвало бы его авторитет, затушевало бы давнюю славу, не говоря уже о том, что Публий просто не мыслил себя прозябающим без дела на высшей республиканской должности. Некогда он творил великие победы, покорял огромные чужеземные просторы, не будучи облеченным полноценной властью, а теперь, формально располагая всей мощью государства, должен был отсиживаться в Риме, обслуживая триумфы Катона и Квинкция. Такого унижения он вынести не мог. Это был позор на весь Средиземноморский мир, причем позор незаслуженный и потому особенно обидный!