Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2

Потом пунийские старейшины удивлялись такому необычайному духовному подъему и не могли понять, как случилось, что этот вечер для многих из них стал самым интересным в жизни, хотя то был единственный вечер, когда они ни слова не сказали о деньгах. Силясь объяснить этот парадокс, пунийцы, в конце концов, решили, что Сципион просто колдун, и одурманил их гипнотическими чарами.

На следующий день послы в сопровождении высших карфагенских магистратов осматривали город. За более чем трехлетнее пребывание в Африке, Сципион хорошо изучил пунийцев и их страну. Столица же характеризовалась в первую очередь чрезвычайной концентрацией, спрессованностью пунийской жизни. Весь Нижний город, заселенный простонародьем, был превращен в огромный базар, в хаосе которого через торгашеские муки рождался пунийский порядок. Среди этой толчеи и пошловато притязавшей на жизнерадостность пестроты, разрисовавшей разноцветными узорами и орнаментами все от стен многоэтажных домов до хитонов горожан, за мрачными грядами холмов возвышались суровые здания храмов, где до сих пор приносили человеческие жертвы. Почти в каждом храме имелись сложные машины для жертвоприношений, делавшие и без того жестокие обряды еще более устрашающими. Пунийцы были охотниками до всяческих механических чудовищ, клацающих каменными или металлическими челюстями при поглощении жертв; неспроста они, захватив в сицилийской войне пресловутого «быка Фаларида» — изощренное орудие пыток агригентского тирана в виде полого медного тельца, который, хотя и ничем не клацал, но зато здорово ревел, когда в нем жарили людей, — привезли его в Карфаген как великую ценность. Публий и раньше видел зловещие тофеты, разбросанные по всей стране, но в столице жертвенники были превращены в произведения дьявольского искусства и сияли на раскрашенном всеми цветами радуги городском пейзаже величественными провалами в Аид. Смерть здесь выглядела внушительнее жизни.

На вершине Бирсы стоял храм Эшмуна, занимая в Карфагене местоположение, подобное тому, какое было у храма Юпитера Капитолийского в Риме, из чего напрашивалась аналогия и по значению соответствующих богов. Однако Публий так и не сумел разобраться в функциях главы карфагенского пантеона: по рассказам сопровождающих, получалось, что Эшмун представляет собою нечто вроде Эскулапа, а как Эскулап может быть верховным богом государства, он не понимал.

Римляне обратили внимание на то, что в Карфагене не видно ни цирков, ни театров. «Наверное, пунийцам не нужно иных зрелищ, кроме созерцания своих сундуков», — подумали они.

Для того, чтобы осмотреть Мегару, гостям пришлось сесть в коляску, так как этот аристократический район занимал вдвое большую площадь, чем Нижний город и Бирса вместе взятые. Мегара разительно отличалась от перенаселенных плебейский районов и если те выглядели базаром, то здесь был сад. Утопая в зелени, на пологом склоне вольготно разметались роскошные виллы богачей, построенные большей частью по греческому образцу, но с нагромождением всевозможных восточных излишеств. Изредка попадались тут и типично пунийские, старинной архитектуры дома-башни с окошками под крышей. Все это надменное царство богатства было отделено от остального города мощной стеной, чтобы низкая чернь не пачкала тщательно замощенных садовых дорожек пунийского рая своими презренными сандалиями.

Показывая римлянам владения пунийской олигархии, магистраты полагали, что те обязательно пожелтеют от зависти, ведь здесь было известно, в какой тесноте живут сенаторы победоносного Рима и сколь страдают они от близости простонародья. На послов действительно произвела впечатление Мегара, но они стыдились своих восторгов, поскольку в глубине их душ сиял республиканский идеал, в свете которого стена, разделяющая Карфаген, виделась как одна из причин его поражения. Сципион же опять недобро помянул невидимую, но почти непреодолимую границу, отделившую недавно первые четырнадцать рядов римского амфитеатра от остальных мест.

В безупречном ансамбле Мегары был обнаружен только один изъян, которым пунийцы, однако, гордились перед римлянами — это руины разрушенного год назад дворца объявленного вне закона Ганнибала. Сципион поморщился, глядя на немощные развалины, ставшие итогом деятельности могучего человека, и, не сумев ввиду своего характера одобрить поступок карфагенян, а в силу своего положения — осудить его, промолвил нечто о целесообразности взвешенной политики, чтобы гасить внутренние конфликты без применений подобных мер.

Вечером римлян пригласили к себе лидеры партии Ганнона, но Сципион вежливо отказался, пояснив, что намерен встречаться здесь только с официальными представителями государства, чтобы не вносить раскол в ряды карфагенских граждан. В прошлом году, когда пунийская масса пошла за группировкой Ганнибала, римская делегация, наоборот, вела сепаратные переговоры с оппозицией и коварной дипломатией насаждала раздор, но сейчас, когда власть в Карфагене постепенно переходила к угодным Риму силам, было выгодно создавать иллюзию единства интересов всех слоев населения. Как раз гарантом соблюдения этих интересов Сципион и хотел себя представить перед пунийскими гражданами, а потому старался не давать противникам повода для провокаций. Кроме того, польщенный восторженным приемом простого народа, Сципион и в самом деле дорожил авторитетом у пунийского плебса и не желал ронять его какими-либо закулисными играми.

Вскоре прибыли нумидийцы. Самого Масиниссы с делегацией не было. Царь официально через послов объяснил свое отсутствие опасением диверсий со стороны коварных пунийцев как против него лично, так и против его страны, на самом же деле он остался в Цирте потому, что при встрече на высшем уровне труднее уйти от решения проблемы. Как ни стремились увидеться давние друзья, и Сципион, и Масинисса понимали, что из политических соображений им следует воздержаться от непосредственного общения.

Переговоры сразу же пошли в эмоциональном, нервозном тоне. Римляне вели себя спокойно, но контрагентов успокаивать не собирались, дух конструктивности здесь был неуместен. Пунийцы и нумидийцы с равным темпераментом доказывали свои права на спорные территории, которые действительно были спорными, так как на протяжении многовековой истории переходили из рук в руки. Однако в последние десятилетия карфагеняне превосходили военной мощью и нумидийцев, и ливийцев, а потому владели этими землями именно они, что давало им повод считать существующее положение вещей законным. В ответ нумидийцы совершали словесный экскурс на шестьсот лет назад и напоминали пунийцам, что они вообще чужаки в Африке и им ничего здесь не принадлежит, а захваченное силой у них теперь силой же и отобрали. Рассмотрение всевозможных документов от международных политических и торговых договоров до частных контрактов на покупку земли или поставки товаров тоже толком ничего не прояснили.