Александр Дюма - Маркиза де Бренвилье

— Сударыня, — отвечал ей священник, — страдания сейчас — это ваше счастье: всякая мука становится ступенькой, приближающей вас к небу. Вы верно сказали, теперь вам нужно думать только о Боге, нужно обратить к нему все думы и упования, нужно молить его дать вам на небе место среди избранных им, а поскольку ничто нечистое проникнуть туда не может, будем трудиться, сударыня, над избавлением вас от всего нечистого, что может закрыть вам туда дорогу.

Маркиза тотчас встала с помощью доктора, так как сама она едва держалась на ногах, и, пошатываясь, прошла в церковь, поддерживаемая г-ном Пиро и палачом; после приговора палач не должен был покидать приговоренную до того момента, как будет совершена казнь. Все трое прошли на хоры за ограждение, и доктор с маркизой опустились на колени, поклоняясь Св. Дарам. В это время в церкви появились несколько человек, привлеченных любопытством; поскольку удалить их было невозможно, а они отвлекали маркизу, палач закрыл решетку хоров и провел приговоренную за алтарь. Там она села на стул, а доктор устроился на скамье напротив нее. И только теперь при свете, падающем из окна, он увидел, какая перемена произошла в ней. Ее лицо, обычно очень бледное, пылало, глаза сверкали лихорадочным огнем, все тело сотрясалось от внезапных судорог. Доктор хотел сказать ей несколько утешительных слов, но она, не слушая его, воскликнула:

— Сударь, а вы знаете, что мне вынесли бесчестный, позорящий приговор? Знаете, что в нем упоминается костер?

Доктор ничего не ответил и, подумав, что ей надо подкрепиться, попросил палача велеть принести вина. Через несколько секунд появился тюремщик, принесший чашку; доктор подал ее маркизе, та чуть омочила губы и тут же вернула ее; потом, обратив внимание, что у нее открыта грудь, достала носовой платок прикрыть ее, а чтобы заколоть его, попросила у тюремщика булавку; тот замешкался с исполнением просьбы, так как искал у себя булавку, но маркиза, решив, что он опасается, как бы она не проглотила ее, покачала головой и сказала с печальной улыбкой:

— О, теперь можете не бояться. Этот господин — порука тому, что я не причиню себе никакого вреда.

— Сударыня, — ответил ей тюремщик, подавая булавку, — прошу простить меня за то, что заставил вас ждать. Клянусь, я ни в чем не подозревал вас. Кому другому это, возможно, и пришло бы в голову, но только не мне.

И тут он опустился на колени и попросил позволения поцеловать ей руку. Она протянула ее и попросила молиться за нее.

— О да! — со слезами воскликнул тюремщик. — От всего сердца я буду молиться за вас!

Поскольку руки у нее были связаны, она кое-как заколола булавку, а когда тюремщик ушел и они остались наедине с доктором, вновь обратилась к нему:

— Сударь, вы что, не поняли меня? Я сказала, что в приговоре упоминается костер. Понимаете, костер! И хотя там сказано, что тело мое будет брошено в него только после смерти, это все равно великое бесчестье для моей памяти. Меня избавили от муки быть сожженной заживо и тем самым, быть может, спасли от смерти отчаяния, но и это тоже позорно, и я не могу не думать про позор.

— Сударыня, — промолвил доктор, — для спасения вашей души совершенно безразлично, будут ли ваши останки брошены в огонь, дабы превратиться в пепел, или зарыты в землю и там съедены червями, выставлены на публичный позор и потом выкинуты на свалку или же набальзамированы восточными благовониями и помещены в пышную гробницу. Как бы с ними ни обошлись, в назначенный день они воскреснут, и если так предназначено небом, они восстанут в большем сиянии и славе, нежели тело какого-нибудь короля, покоящееся под золоченым надгробием. Похороны, сударыня, важны не для тех, кто умер, а для тех, кто остался жить.

За дверью, ведущей на хоры, послышался шум, и доктор пошел взглянуть, в чем дело. Какой-то человек требовал пропустить его и чуть ли не дрался с палачом. Доктор подошел к нему и спросил, что ему нужно; это оказался шорник, г-жа де Бренвилье перед отъездом из Франции купила у него карету, за которую расплатилась только частично, оставшись должна тысячу двести ливров. Он принес расписку, которую ему дала маркиза, где были обозначены все выплаченные ею суммы. Она же, не зная, что происходит, позвала доктора, и тот вместе с палачом поспешил на ее зов.

— За мною уже пришли? — осведомилась она. — Я еще не вполне внутренне приуготовилась, но не важно, я сейчас же иду.

Доктор успокоил ее и рассказал, в чем дело.

— Этот человек прав, — подтвердила она и попросила палача: — Передайте ему, что я распоряжусь, чтобы его претензии, насколько это в моих силах, были удовлетворены.

Затем, глядя вслед удаляющемуся палачу, она обратилась к доктору:

— Сударь, уже пора идти? Я была бы счастлива, если бы мне дали еще немножко времени: я, как только что сказала вам, готова, но внутренне еще не приуготовилась. Простите меня, отец мой, но пытка и приговор совершенно выбили Меня из колеи: костер, о котором там сказано, все время стоит у меня перед глазами, словно пламя геенны. Если бы все оставшееся время мне позволили провести наедине с вами, это бодьше йомогло бы моему спасению.

— Хвала Господу, сударыня, — отвечал доктор, — у нас, вероятно, будет время до вечера, и вы сможете прийти в себя и подумать, что вам еще нужно сделать.

— Ах, сударь, — улыбнулась маркиза, — неужто вы полагаете, будто к несчастной, приговоренной к сожжению, будут проявлять столько внимания? От нас это не зависит. Когда все будет готово, к нам придут и объявят: пора, надо идти.

— Могу поручиться, сударыня, — заметил доктор, — вам предоставят необходимое время.

— Нет, нет, — порывисто и возбужденно бросила маркиза, — я не желаю, чтобы меня ждали. Как только телега будет у ворот, пусть скажут, и я тотчас выйду.

— Сударыня, — сказал доктор, — я ни за что не стал бы вас задерживать, если бы увидел, что вы готовы предстать перед Богом; в вашем положении не просить отсрочки и выйти, когда настанет время, было бы проявлением богобоязненности, но не каждый оказывается настолько подготовлен, чтобы поступить, как Христос, который прекратил молитву и разбудил апостолов, чтобы покинуть сад и выйти навстречу преследователям. Вы сейчас слабы духом, и если бы сейчас за вами пришли, я воспротивился бы вашему уходу.

— Не тревожьтесь, сударыня, — выглянув из-за алтаря, вмешался палач, слышавший разговор и посчитавший необходимым успокоить маркизу, — время еще не пришло, так что можете не торопиться: мы выйдем отсюда не раньше чем через два-три часа.

Выслушав эти заверения, г-жа де Бренвилье несколько воспряла духом, поблагодарила палача и вновь обратилась к доктору:

— Сударь, я очень бы не хотела, чтобы мои четки достались этому человеку. Но вовсе не потому, что он не сумеет ими должным образом воспользоваться, ведь, невзирая на его ремесло, я полагаю, он такой же христианин, как мы. Просто я предпочла бы, чтобы они перешли к кому-нибудь другому.