Евгений Богданов - Поморы (роман в трех книгах)

— Придется, видно, ехать домой да прилаживать к ноге культю, — говорил Востриков, глядя в потолок карими сердитыми глазами.

— Конечно, с одной ногой какой ты вояка? — сказал ему Родион. — Но опять же в этом есть своя положительная сторона: война для тебя кончилась.

Востриков — длинный, худой, с большими сильными руками, не вставая с койки, пошарил в тумбочке, достал махорку, бумагу и поглядел на Родиона колючим взглядом.

— Спасибо, успокоил.

Махнул рукой, взял костыли и захромал в коридор курить.

Родион опять было занялся книгой, но в палату быстро вошла няня — невысокая, курносая, вся в белых кудерьках Шурочка из Соломбалы и, склонясь над Родионом, шепнула:

— К вам посетитель. Помните, что вставать не рекомендуется. Времени — десять минут.

Это было столь неожиданно, что Родион обеспокоенно заворочался и нечаянно уронил книгу на пол. Он уперся локтями в подушку, чтобы хоть сесть, но Шурочка из Соломбалы, подняв книгу, повелительно напомнила:

— Лежите!

И ушла. Родион, поглядывая в дверной проем, нетерпеливо ждал этого неведомого посетителя, гадая, кто мог к нему прийти. Когда появилась Фекла в халате, накинутом на плечи, глаза его удивленно и радостно засияли.

Она остановилась у порога в замешательстве: все койки и раненые на них, тумбочки и халаты на спинках кроватей казались совершенно одинаковыми, и она чуть-чуть растерялась.

— Здесь я, Феклуша! — позвал Родион, и тогда она увидела его знакомые глаза, улыбку и порывисто подошла, протянув руки:

— Здравствуй, Родион!

Голос ее звучал по-прежнему молодо. Раненые зашевелились, отовсюду, изо всех углов на Феклу смотрели любопытные глаза. Но по неписаному госпитальному этикету все молчали, чтобы не мешать свиданию, и только внимательно, украдкой изучали посетительницу.

— Феклуша, да откуда же ты взялась? — Родион, с опаской глянув на дверь — не увидела бы Шурочка, — все же приподнялся и сел на койке. Грудь и спина у него забинтованы, нательная бязевая рубаха была натянута поверх повязки втугую.

— С обозом пришла, с рыбой. Не чаяла тебя видеть в Архангельске, да Меланья Ряхина мне сказала, что ты здесь. А ей стало известно от знакомой, которая тут, в госпитале, работает… Вот я и собралась к тебе. На-ка гостинца, — она аккуратно развернула белую холстинку и подала ему в руки кулебяку.

— Спасибо. — Родион был очень рад. Еще никто не навещал его здесь. И вот — землячка. — Спасибо, что ты меня нашла. Я ведь домой не писал о ранении. Боюсь Августу с матерью расстроить.

— Дома и не знают ничего. Я как встречу Густю, спрошу про тебя, она отвечает: жив-здоров, мол, воюет… Вот тебе и здоров, вот тебе и воюет! Ну ладно, я ведь тоже могу не говорить, что тебя видела. Как прикажешь… Ой, как ты похудел-то! — она склонилась к нему, бережно погладила стриженую голову, провела теплой, мягкой рукой по щеке. Задержав руку, умолкла и только глядела на него, и слов у нее не находилось. И он молчал. Ему было приятно ощущать мягкое и бережное прикосновение ее ладони. Наконец, спохватившись, Фекла убрала руку и покраснела от неловкости. Он сказал сипло, будто потерял голос:

— Сядь, пожалуйста.

Она села на табурет и спросила участливо:

— Тебя тяжело ранило? В грудь?

— Нет, в спину. Под лопатку.

Она кивнула. Ей как будто стало легче от того, что он ранен не в грудь. Она почему-то считала, что ранение в спину не такое опасное, как в грудь. Опять спросила:

— Лечат-то хорошо ли? Доктора каковы?

— Уход здесь хороший, пища подходящая, лекарства дают, перевязки делают. Скоро поправлюсь. Через месяц, наверное, а может, и раньше выпишут.

— Домой на побывку приедешь?

— Вряд ли. Надо на фронт. В часть.

Фекла посмотрела на него сострадательно: Бедненький! Опять на фронт, опять под пули… Вот жизнь!

— Ты вовсе теперь изменился. Стал какой-то… — она замялась.

— Какой?

— Мужественный, — подобрала она наконец подходящее слово. — Настоящий воин. И старше стал. Похудел… Уж от прежнего паренька в тебе мало осталось. Вон и лоб в морщинках…

— Война, — развел руками Родион. — Похудел от того, что крови много потерял. Вливали. Вот на поправку пойду — гладкий буду.

— Дай бог тебе хорошей поправки, — сказала она тихо и серьезно, и Родион не успевал удивляться переменам в интонации ее голоса, звучащего то весело, с задоринкой, то вот теперь уж как-то совсем робко и слишком серьезно.

Фекла меж тем стала рассказывать про Унду.

— Дома все живы-здоровы, от всех тебе привет, — она сказала это таким тоном, будто все земляки знали, что он находится в госпитале и низко ему кланялись. — Ваши живут исправно. Сена у них, правда, накошено мало, так прикупили. Густя выглядит хорошо. Старухи бают, что должна родиться девочка. Они по животу угадывают. Если он у будущей матери круглый, то родится девочка, а остренький — так мальчик. — Она засмущалась и понизила голос до шепота. — Я в этом ничего не смыслю. От других слышала, — и махнула рукой так мягко, округло, красиво. — Жалко, дед Никифор помер. Тебе, верно, писали? А Иероним живехонек. Летом в море ходил!

— Да ну? — удивился Родион.

— Ей-богу! На тресковой доре с двумя бабами за селедкой. Обратно еле пригребли — ветер был противной. Дедко как до избы добрел и свалился… Однако отлежался. А в село все похоронки идут… Уж человек двадцать погибло на фронте.

Она замолчала, посмотрела перед собой отрешенно, думая о чем-то не касающемся ни этой госпитальной палаты, ни Родиона.

— Похоронки, конечно, нелегко получать… Да что поделаешь? Война.

— Скорее бы конец ей. Ох, трудно люди живут! Кругом беды да несчастья. И голодно. У нас еще терпимо — рыба есть, паек рыбакам выдают подходящий. А в городе хвойный настой пьют, в столовых по осени котлеты из морской капусты делали… Мне Меланья рассказывала. У нее ведь вернулся Вавила-то. Совсем вернулся, перед войной еще. Сначала плавал по реке на барже. А потом его на Мурман отправили, на оборонные работы. И там в армию взяли. Служит в каком-то обозе. На передовую, видно, по возрасту не годится, так в обозе…

— Воевать так воевать — пиши в обоз! — это такая поговорка у фронтовиков есть.

— Живут они, вернее теперь уж одна Меланья, на частной квартире, в малюхонной комнатушке. Моему приезду обрадовалась очень даже. Все расспрашивала про деревню. Она работает в швейной. Раньше шляпки делали, теперь полушубки для армии шьют.

— А Венька у них где?

— Тоже плавает. Военный моряк.

— А я вот в пехоте. Правда, в морской. Разница есть.

— Говорят, в морской пехоте — храбрые солдаты. В газетах пишут, что в одних тельняшках идут на пулеметы… Ты уж береги себя. На пулеметы не ходи.

— Это уж как придется. О себе-то расскажи. Как живешь?