Рафаил Зотов - Два брата, или Москва в 1812 году

Он замолчал. Наполеон с изумлением смотрел на прекрасное и одушевленное лицо старца, так смело презиравшего гнев его. Все, окружавшие Наполеона, ожидали ужаснейших следствий его вспыльчивости; напротив, он вдруг сделался тих и даже ласков.

– Вы очень смелы, г. монах, – сказал он ему и дружески положил ему руку свою на плечо. – Но я извиняю вашу ревность. Я люблю видеть людей, искренно преданных своему государю и отечеству. Только вы смотрите на вещи с ложной точки зрения… Можно быть патриотом, но не должно быть фанатиком… Первое чувство производит героев, второе порождает равальяков. Вы знаете ли, что ваши зажигатели хотели было в нынешнюю ночь завести меня в лабиринт огня?

– Знаю, ваше величество.

– Как знаете? – вскричал Наполеон и почти отскочил от него. – Почему вы знаете? кто вам сказал?

– Кажется, моя обитель осталась одна, в которой православные могут слышать божественную службу. Каждый день толпы оставшихся московских жителей приходят к нам молиться и рассказывают об ужасах, совершающихся в несчастной столице.

– Что ж вам рассказывали о сегодняшней ночи? – спросил Наполеон и устремил на пустынника проницательный и беспокойный взор.

– Мне говорили, что пожар, усиленный ужасным вихрем, охватил все улицы около Кремля, что вы принуждены были оставить его и что один из жителей, взявшихся проводить вас, завел в глухой переулок, из которого не было выхода и в котором вы были в большой опасности.

– И вы, сударь, одобрили, благословили этот замысл? – грозно вскричал Наполеон.

– Я молился за душу погибшего, и это был мой долг. Когда законы осуждают величайших преступников, судьи допускают к осужденному священников, чтоб принять его раскаяние и спасти душу.

– Так этот злодей точно погиб?

– Он сгорел в том самом пламени, в которое вел он вашу свиту и вас.

– Достойный конец фанатика!.. Послушайте, однако… к вам эти люди ходят, рассказывают… может быть, даже советуются. Я очень уважаю ваше звание, но никогда не щажу заговорщиков и фанатиков… И если вы для подобной цели остались в Москве…

– Ваше величество! Я не заслуживаю этого оскорбления… Прежде моего духовного звания я был русский дворянин и даже старый солдат.

– В самом деле! – весело сказал Наполеон и, с доверенностию подойдя к нему, взял его за рясу. – Зачем же вы променяли самое благородное звание на бесполезное?

– Это будет слишком долго рассказывать, ваше величество… Есть в жизни обстоятельства, в которых мы становимся чуждыми для всего мира, и тогда один бог, уединение и молитва остаются нашим прибежищем… Но смею сказать, что вы слишком неблагосклонно судите о моем теперешнем звании. Из истории вы, верно, знаете очень много примеров, что из нашего звания были самые добродетельные и полезные люди… А в нашем отечестве эти примеры на каждой странице народного бытописания.

– Да! знаю и очень уважаю дух вашего духовенства. У нас на Западе оно было причиною вековых кровопролитий и народных распрей. У вас оно, напротив, всегда было послушно властям и никогда не мешалось в политику… Это всего лучше… А где ваш монастырь? Покажите мне на плане Москвы…

Он подвел его к столу, на котором разложен был план столицы, утыканный разноцветными булавками, означавшими расположение французских войск. Пустынник указал.

– У вас стоят 28-я и 29-я батареи… Довольны ли вы постояльцами? Не было ли каких обид?

– Права войны извиняют многое, и мы не жалуемся, ваше величество. Но если бы можно было оказать нам милость и вывести из монастыря солдат… Настоятель мне поручил просить об этом ваше величество…

– Теперь это невозможно. Напротив, я еще более помещу туда. Пожар лишил войско всех способов размещений. Я не виноват, я должен беречь солдат.

– Так, по крайней мере, позвольте нам беспрепятственно молиться и отправлять божественную службу; мы будем довольны.

– Можете! Я не только не мешаю вам, но очень сожалею, что большая часть ваших собратий оставила Москву. Если б они остались, то чернь не осмелилась бы зажигать и злодействовать… И теперь, так как вы почти одни, то советую вашему настоятелю и вам употребить все ваше духовное красноречие и влияние, чтоб остановить это варварство, которое ни к чему не ведет. Исполните ли вы это?

– Вероятно, наши советы не имели бы никакого влияния и прежде на решимость народа… Теперь же, ваше величество, взгляните на Москву… Кажется, всякие советы уже поздны…

Досада видимо вспыхнула опять на лице Наполеона. Он начал с беспокойством ходить по зале. Наконец какая-то мысль снова прояснила пасмурное чело его. Он подошел к пустыннику и ласково спросил его:

– Есть ли у вас родственники или знакомые при дворе Александра?

– Нет, ваше величество! Я оставил мирское общество еще до вступления на престол нынешнего императора.

– Знаете ли вы, куда отступила ваша армия?

– Нет, ваше величество! Я не мешаюсь в политические дела.

– Ив армии у вас нет родственников и знакомых?

– Может быть, и есть, но я не имею с ними никаких сношений.

– Желаете ли вы добра своему отечеству?

– Я русский.

– Думаете ли вы, что хороший и выгодный мир со мною будет полезен для России.

– Война – бич божий, а мир – благодеяние для народов.

– Вы правы! я с самых молодых лет вел войну, но никогда не любил ее. Меня всякий раз принуждали обнажать меч. Все континентальные войны Европы делались в угождение англичанам. Теперешняя война тоже. Она совершенно противна выгодам России. Я и не думал начинать ее. Какой-то фатализм увлек меня и Александра. Он был моим искренним другом. Еще недавно в Эрфурте мы жили как родные братья. Я уверен, что он и теперь любит меня тоже, как я его… Но кабинетные интриги разлучили нас. Мы начали войну, войну ужасную. Признаюсь, я никогда подобной не видал… Я всегда уважаю русскую армию. Она славно дралась под Аустерлицем, но я разбил ее. Она еще сильнее оспаривала у меня победу при Эйлау, но опять была побеждена под Фридландом. Теперь я вошел в Россию с четырехсоттысячною армиею. У Смоленска, у Можайска русские опять дрались хорошо, но опять были побеждены. Только с этой минуты война приняла самый печальный оборот, самый неестественный ход. Вместо того, чтоб военный и политический вопрос решить на поле битвы, против меня вооружают чернь, пожары и опустошение. Я повторяю, что это варварство. Это совершенно разорит, испепелит Россию. Я этого не хочу. Я не враг ни народу, ни царю вашему. И тот и другой заслуживают полное уважение. Вы должны занимать высокое место в системе европейских держав. Это было мое всегдашнее мнение. Пора окончить кровопролитие. Мы довольно пролили крови. Я возьму Тулу, и Россия будет обезоружена. Но повторяю вам, что искренно желаю мира, мира прочного, полезного, выгодного для обеих наций. Ваш император, вероятно, то же чувствует, верно, то же желает. Но может быть, самолюбие запрещает ему сделать первый шаг. Он не хочет, чтоб потомство сказало, что он просил мира. Пожалуй! Я не так самолюбив и готов первый сделать это предложение… Только дипломатические средства всегда очень медленны… мне бы хотелось все это сделать проще, скорее… Не хотите ли вы взяться за это? Вы себе открыли бы самую приятную страницу в народной истории и право на благодарность отечества. Вы бы могли ехать в Петербург к своему императору и пересказать ему наш теперешний разговор. Он, может быть, не знает всех несчастий Москвы. Опишите их ему. Бедствия народа тронут его сердце. Он добр и великодушен. Скажите ему, что я готов на всякие пожертвования, чтоб окончить эту чудовищную войну… Пожалуй, я оставлю Москву, отойду к Вязьме… Мы заключим перемирие… и займемся условиями прочного и полезного мира… Что? как вы думаете? хотите ли вы участвовать в таком прекрасном деле?