Рафаил Зотов - Два брата, или Москва в 1812 году

– Что это значит? – вскричал я. – Как, Иван! ты допускаешь, чтобы мне говорили это при тебе.

– Вот видите ли!.. Он и при вас…

– Что вам за дело, сударь, – сказал брат мой полицмейстеру, – брат ли он мой или нет… Вы мне его сдаете, вот и все…

– Нет, не все! – вскричал я с негодованием. – Ты должен торжественно объявить, что я брат твой, – или я остаюсь здесь и буду уметь умереть…

– Остаться здесь ты не можешь, – отвечал брат с холодною суровостью. – Этот же человек принудит тебя насильно ехать туда, куда ему предписано тебя отправить. А брат ли ты мне, это мое дело, а не его… Если ты помнишь свой поступок против меня, то я удивляюсь, что тебе даже вздумалось хвалиться нашим родством. Поедем со мною. Дорогою мы объяснимся.

Гнев и изумление лишили меня слов. Наконец я обратился к полицмейстеру и сказал ему:

– Вы были правы. Он не брат мне, и если хотите сделать доброе дело в своей жизни, то оставьте меня здесь… Я не поеду с этим человеком.

– Если б я не получил предписания, – отвечал полицмейстер, – то прежде всего за дерзость наказал бы тебя, но теперь велю отправить, куда угодно будет г. Зембину. А вслед за тем пошлю по команде рапорт о новых твоих дерзостях, чтобы тебя наказали за них, когда ты приедешь на место.

– И ты молчишь, ты терпишь это, Иван? Да отвергнет же тебя бог на Страшном суде своем, как ты меня отвергаешь. Поедем!

Мы поехали… Две недели ехали мы и во всю дорогу не сказали друг другу ни слова.

Наконец приехали в Петербург, остановились в доме брата, и первым предметом, встретившимся при входе моем, был граф Туров. Рыдая, упали мы друг другу в объятия.

– Где моя Вера? – вскричал я.

Он потупил голову, продолжал плакать и молчал.

– Что это значит! Где Вера?

– О, пощадите ее! Не убивайте! Я один во всем виноват!

– В чем? говорите ради бога! Где жена моя…

– Добрый, несчастный мой Григорий! Ты много пострадал, но это было только началом твоих бедствий. Много тебе надобно твердости, чтоб перенести все удары и еще больше великодушия, чтоб простить нас…

– В чем! Кого? Не мучьте! Скажите, что случилось. Где Вера? где жена моя?

– Она теперь жена другого!

Я посмотрел на Турова, хотел что-то сказать, но вдруг густой туман разостлался перед глазами… Я хотел встать, но почувствовал, что лишился употребления ног… я хотел ухватиться за что-то, но вокруг меня была одна пустота и мрак. Более ничего я не помню… И однако же, с той минуты помню я о какой-то другой фантастической жизни, которую проводил несколько времени, даже мне казалось, что несколько веков… Не знаю, что в это время было с моим телом, оно не принадлежало мне, или я не принадлежал ему; но мой дух, мое воображение и мучились, и насладились Удивительным, чудовищным существованием… Земля, люди – все это исчезло для меня! Я видел, осязал какие-то непостижимые существа, то проскальзывающие у меня сквозь пальцы, то безмерностью своею обхватывающие горизонт, то иногда светлые, воздушные, прозрачные, то мрачные и тяжелые, давящие мне грудь… Я их видел, говорил с ними, летал в их обществе между тысячами звезд, крутился в вихрях огненных, купался в океане, заливающем все мироздание… Иногда существа эти принимали знакомые земные образы; я напрягал свою память, чтоб вспомнить о них, силился, чтоб схватить их, но в ту же минуту они превращались в прежние фантастические существа и ускользали сквозь пальцы… Какая чудесная и непостижимая жизнь! Кто разгадает мне таинственную причину этих явлений, этого неземного существования?.. Да! Я уверен, что не был на земле в это время. Мне после сказали, что я несколько недель пролежал в горячке… Но я этого не знал, не помнил… это было самое восхитительное время моей жизни.

Когда я пришел в себя, то первым предметом, встретившимся мне, был Туров. Он радовался моему выздоровлению… Какое заблуждение! Мне прежде было гораздо лучше… Впрочем, земные мои отношения не скоро пришли мне на память. Долго я не понимал своего состояния и как будто собирал силы для страданий.

Наконец мало-помалу вспомнил я все и осыпал Турова вопросами. Он долго не хотел отвечать, говоря, что я слишком слаб… Но наконец уступил моим просьбам.

Ужасный рассказ! Я думаю, что болезнь тела отняла у меня в это время много способности, иначе я не постигаю, как я мог пережить этот рассказ.

Зачем приводить все подробности моих несчастий! Ведь это было только началом моих страданий. Дело в том, что после сражения, в котором я взят был в плен, все были уверены, что я убит. Громин, видевший мое падение с лошади, наверное полагал, что я падаю от смертельной раны. Притом же неприятельская кавалерия, несущаяся на меня, не оставила никакого сомнения в моей погибели. И он, и брат написали об этом Турову. Вера сделалась опасно больна, узнав о своем несчастии… Но молодость спасла ее (как и меня теперь). Мир был заключен… Войско возвратилось, и брат явился к Турову.

Каждый день являлся он к нему, утешал Веру, и наконец отец начал говорить ей о всеобщих слухах, чтоб она вышла замуж за брата… Долго противилась она… но даже я сам должен был убедить ее к этому. Брат отдал ей мой журнал, который он нашел в моем чемодане. Там я мечтал о моей смерти в первой битве, изъявлял все раскаяние в поступке моем с братом и даже сказал, что, в случае моей смерти, Вера, может быть, соединится с ним… Одним словом… ее принудили согласиться, выпросили разрешение на эту свадьбу, потому что первая была не совершена, и они обвенчались.

Вдруг получили они мои письма… Все ужаснулись… Один брат сохранил свое хладнокровие… Он уговорил всех сохранить по возможности молчание до тех пор, покуда он ко мне съездит и меня привезет. Через Громина достал он предписание херсонскому полицмейстеру, чтоб тот ему сдал того, кто называет себя Зембиным, и уехал ко мне. Остальное известно.

– Что ж вы теперь намерены делать? – спросил я у Турова.

– Плакать, раскаиваться и умереть, – отвечал старик.

– Но Вера…

– Не спрашивайте меня… Брат ваш взял все это на себя… Он будет с вами говорить.

– В таком случае я ни за что не соглашусь, потому что не хочу видеть этого человека. Избавьте меня от этого свидания… Отберите от него все, что вы, Вера и он полагаете за нужное, и принесите… От вас я все могу услышать и принять… От него не ожидаю ничего, кроме злобы и ненависти.

После того прошло несколько дней… Все эти люди выжидали моего совершенного выздоровления, чтоб вторично убить меня. Я это видел, чувствовал и спокойно ждал.

Наконец наступила роковая минута. Туров просил меня еще раз со слезами на глазах, чтоб я принял и выслушал брата, но я отказался.

– Не все ли для вас равно, – сказал я. – Я буду знать, что вы мне говорите его слова, а не свои… Зато вы избавите меня от мучения видеть этого человека, который недавно не хотел признать меня братом и молчал, когда меня предавали унижению.