Федор Зарин-Несвицкий - За чужую свободу

Голос Нея смолк. Левон не мог разобрать ответных слов, но был потрясен его речью. Сразу заговорили несколько человек, и их слова сливались в неясный шум. Это продолжалось долго, очень долго, или так показалось Левону. Но вдруг он опять услышал голос Нея:

– Этим решением ваше величество спасает славу и благоденствие Франции и достойно увенчивает свою собственную славу.

В его словах слышалось искреннее восторженное оживление.

Какое‑то инстинктивное чувство удовлетворения наполнило душу Левона. За эти дни в Париже он яснее оценил положение, понял скрытое презрение французов к так называемому Людовику XVIII, их опасение возможного возрождения старого режима. Кроме того, героическая эпопея Наполеона более говорила его сердцу, чем жалкие авантюры последних Бурбонов. Но он не успел еще привести в порядок этих мыслей, как услышал быстрые шаги в соседней комнате, и на пороге приемной показался бледный и взволнованный молодой полковник в флигель – адъютантской форме.

Левон сразу узнал Пронского, князь тоже узнал его, но был так взволнован, что прямо начал, торопливо протянув Левону руку.

– Это вы, я очень рад, меня прислал Винцингероде, я немедленно должен видеть князя Волконского или самого государя.

– Едва ли, князь, это возможно, – ответил Левон. – Волконский здесь, у государя и там посольство от Наполеона. Я не смею доложить о вас. Но что случилось?

– Армия Мармона перешла на нашу сторону, – взволнованно ответил Пронский. – Она сейчас в Версале. В этой армии бунт. Австрийцы ставят пушки… Если вы не можете доложить, я войду без доклада.

И прежде, чем ошеломленный Левон мог ответить, Пронский смелым движением распахнул дверь и вошел в кабинет.

В кабинете наступила мгновенная тишина, потом неясный говор на русском языке, опять молчание и наконец безумный, прямо отчаянный вопль Нея:

– О, malhereux! О, Saint Dieu! О, maudit frouve!

Затем опять послышались тихие голоса…

Время остановилось для Левона, он даже не слышал шагов, когда вдруг перед ним появилась высокая фигура в блестящем золотом мундире.

Этот человек был бледен, как призрак, темные волосы упали на вспотевший лоб, глаза имели безумное выражение.

– Я герцог Рагузский, я хочу видеть императора, – хриплым голосом сказал он, обращаясь к Левону.

Левон не успел ответить, как дверь кабинета распахнулась.

Мармон побледнел еще больше, сделал несколько шагов назад и прижался в угол, словно желая спрятаться. Невыразимый ужас отражался на его лице.

Впереди шел Коленкур. Его лицо выражало такое отчаяние, что было жалко смотреть на него.

– О, мой Бог! О, мой Бог! – тихо повторял он, хватаясь за голову.

Губы Нея были плотно сжаты. Брови сдвинуты. Он был страшен. Один Макдональд сохранял внешнее спокойствие, хотя был очень бледен. И вдруг мрачный взор Нея упал на притаившуюся в углу фигуру Мармона. Он словно окаменел. Потом лицо его приняло грозное выражение, рука судорожно сжала эфес шпаги.

– Принц, ради Бога! – испуганно прошептал Коленкур, заметив Мармона и жест Нея.

– Иуда! – громко произнес Ней и быстро прошел мимо.

Мармон выступил и преградил путь презрительно усмехавшемуся герцогу Тарентскому. Коленкур быстро подошел к нему.

– Герцог, – дрожащим, прерывающимся голосом начал он, – ваша измена стоила династии Бонапартов. Русский император, веря в непоколебимую преданность императору Наполеону маршалов и армии, согласился сохранить династию, приняв отречение Наполеона. Узнав, что вы, ближайший друг императора и маршал, занимающий лучшую позицию с отборными войсками, перешли на сторону союзников, русский император взял назад свое согласие и с оскорбительной любезностью заметил, что маршалы Наполеона будут для него всегда дорогими гостями. Герцог, – закончил с горечью, – ведь вы были его другом, его первым адъютантом, и вы нанесли последний удар ему и его династии!..

Герцог Рагузский, как приговоренный к смерти, слушал эти слова. Наконец он поднял свое иссиня – бледное лицо и глухим голосом сказал:

– Клянусь, это недоразумение. Я не хотел этого. Я бы охотно отдал руку, чтобы этого не было.

– Руку? – презрительно отозвался Макдональд. – Тут, пожалуй, было бы мало и вашей головы, герцог…

И в сопровождении Коленкура Макдональд прошел мимо ошеломленного герцога Рагузского.

При шуме этого разговора в дверях показалась фигура Волконского и снова скрылась. Когда ушли маршалы, Волконский в сопровождении Пронского вышел из кабинета и, подойдя к Мармону, холодно и сухо сказал, с легким поклоном:

– Его величество не может принять вас сегодня, господин герцог.

Несколько мгновений Мармон смотрел на него, словно не понимая его слов. Потом выпрямился, слегка кивнул головой и, круто повернувшись, вышел из приемной.

Едва скрылся Мармон, как из боковых дверей появилась темная фигура. Это был невысокого роста человек с гладко выбритым лицом, насмешливым ртом и дерзким проницательным взглядом. Он был одет во все черное, в бархатных сапогах. Заметно хромая, он прямо подошел к Петру Михайловичу.

– Талейран, – шепнул Левону Пронский.

Левон с любопытством смотрел на этого человека, поочередно служившего алтарю, королю, республике, Бонапарту, империи и поочередно всех их продававшего.

Левон заметил, как брезгливая гримаса на мгновение промелькнула на лице князя.

– Дорогой князь, – быстро начал Талейран, – какие события! Какое страшное падение в истории! Имя, которое могло быть неразрывно связано с целым веком, останется соединенным лишь с повествованием о нескольких приключениях! Колоссальное здание империи рушилось, как карточный домик. Франция возвращается к законным владыкам.

– Монсеньор, это еще вопрос открытый, – сухо заметил Волконский.

Монсеньор по своему титулу принца Беневентского, пожалованного ему Наполеоном, Талейран слегка пожал плечами и произнес, резко подчеркивая слова:

– Что вы хотите, любезный князь! Республика – невозможность. Регентство, Бернадотт – интрига. Одни Бурбоны – принцип. А русский император – сама законность. Но, однако, я хотел бы видеть его величество.

– К сожалению, монсеньор, этого нельзя, – холодно ответил князь, – его величество решительно приказал не нарушать его одиночества.

На подвижном лице Талейрана промелькнула мгновенная тревога, но он сейчас же овладел собой,

– В таком случае до завтра, – сказал он и, непринужденно поклонившись, заковылял к двери.

Волконский снова вернулся к государю, а Пронский подошел к Левону.

Левон только теперь обратил внимание, какой измученный, больной вид имел князь.

– Вы нездоровы, князь? – невольно спросил он.

Болезненная улыбка пробежала по лицу князя.