Федор Зарин-Несвицкий - За чужую свободу

По случаю траура при дворе официально балов с танцами в придворных кругах не давалось, устраивались просто вечера, но на них молодежь всегда танцевала. Так и теперь, хотя князь и звал не на бал, а на простой вечер, тем не менее дамы приехали одетые, как на бал.

На хорах большой белой залы музыканты уже настраивали свои инструменты, а молодые люди спешили приглашать дам.

Не прошло и получаса, как в зале закружились многочисленные пары.

Левон так отвык от подобного зрелища и так танцы не вязались ни с его настроением, ни с его мыслями, что вид танцующих людей казался ему дик и странен. Его сердце сжималось от неопределенной боли, словно от обиды. Он стоял у колонны, скрестив руки, и мысль его невольно переносилась к ужасным картинам недавнего прошлого, к кровавым полям битв, к пылающей России, к нищете и запустению, виденным им теперь, и потом обращалась к близкому будущему. К этим мрачным мыслям примешивалась и ревнивая тоска… Нарышкина и Ирина соперничали в первенстве. Они не имели почти ни минуты отдыха, переходя из обьятий в объятия.

– А что же ты не танцуешь? – услышал он за собой голос дяди.

Он быстро обернулся.

– Я отвык, дядя, – с улыбкой ответил он.

– Рано, – рассмеялся старый князь. – Если бы это был настоящий бал, я бы сам тряхнул стариной. Но я рад, – продолжал он, – что устроил вечер. Смотри, как оживлена Ирина. Да, – задумчиво закончил он, – какая великая сила – молодость…

Он грустно вздохнул.

В эту минуту его заметила Ирина и, пользуясь минутой свободы, проскользнула к нему. Он ласково улыбнулся ей.

– Что, устала?

– Очень, – ответила она, – я бы хотела отдохнуть незаметно…

– Так Левон проводит тебя в твою гостиную, там, наверное, никто не потревожит тебя. Видишь, как все заняты, – сказал Никита Арсеньевич.

– Но я не хочу лишать князя удовольствия, – холодно сказала княгиня.

– Я не танцую и сам рад бы уйти от шума, – поспешно отозвался Левон.

– Ну, вот и отлично, – произнес старый князь, – а я пойду к старикам.

Левон подал руку княгине.

Действительно, в маленькой гостиной Ирины было пусто. Это не была одна из парадных комнат, открытых для гостей. Но все же гостиная, куда Ирина приглашала дам отдыхать, была убрана по – праздничному и походила на маленький сад.

Княгиня устало опустилась на низенький диванчик. На ее лице не осталось ни признака недавнего оживления. Щеки побледнели, глаза угасли. Она рассеянно играла точеным веером из слоновой кости, украшенным редкими кружевами.

– Я, может быть, лишний, – начал Левон, не садясь. – Но все же я рад случаю видеть вас наедине.

Княгиня молчала.

– Быть может, это наше последнее свидание в жизни, – дрожащим голосом продолжал он. – Я завтра уезжаю. На войне жизнь и смерть – дело случая. Кто знает, вернусь ли я.

Она нервно закрыла тонкий веер и молчала.

На энергичном лице Левона отразилось страдание.

– Вы молчите – пусть так, – продолжал он, – я много страдал в последние дни… после этого… И вы не откажете мне в утешении, которое ничего не стоит для вас и бесконечно дорого для меня…

Его голос прерывался.

– Что я могу сделать для вас? – с усилием произнесла она. – У нищего не просят хлеба.

– О, только слово, одно только слово, – воскликнул Левон, – и вы снимете с души моей тяжелое бремя… мучительных сомнений… Вы дадите мне последнее счастье унести в душе ваш образ чистым и незапятнанным…

Она напряженно смотрела на него.

– Я не понимаю вас, – глухо сказала она, – чего вы хотите от меня и какое мне дело до того, каким вы унесете мой» образ», как выразились вы?..

– О, не говорите, не говорите так, – умоляющим голосом начал Левон, – это мое последнее, мое единственное счастье… После недолгих минут доверия вы изменились, вы опять смотрите на меня, как на врага… Что с вами? И что сделал я? Вы не хотите говорить со мной, вас не узнать… Скажите же мне, Ирина, моя дорогая сестра, как в счастливые минуты вы позволили мне называть вас, – скажите… Я все перенесу… Скажите, вы все тогда сказали? – почти шепотом произнес он, низко наклоняясь к ее лицу. – Вы ничего не утаили?.. Быть может, я должен убить вашего» пророка»? – дрожащим голосом, с искаженным от муки и ярости лицом закончил он.

Несколько мгновений она смотрела на него удивленно расширенными глазами и вдруг, мгновенно вспыхнув, вскочила и выпрямилась во весь рост. Тонкий веер хрустнул в ее руках, и его жалкие обломки упали на мягкий ковер.

Левон невольно отшатнулся.

– И вы смели, и вы могли подумать, – задыхающимся голосом начала она. – О Боже! Вы решились подумать, что я!.. Да разве я, я, – сжимая с силой на груди руки, продолжала она, – разве я могла бы это пережить? Разве я могла бы после этого взглянуть в чужие глаза, на небо, на солнце и живой встретить зарю той ночи? Да говорите же! – она топнула ногой. – Как смели вы!..

Она вдруг стихла, закрыла лицо руками и со стоном и рыданием опустилась на диван…

Левон, ошеломленный, молчал. Но потом, мало – помалу, чувство неизмеримой радости наполнило его душу.

– Ирина, – воскликнул он, бросаясь к ней.

Она быстро встала. Лицо ее было бледно, глаза сухи, губы плотно сжаты.

– Уйдите прочь, – резко сказала она, – это Божье проклятие! Оставьте меня! Уезжайте! Живите или умирайте! Наслаждайтесь жизнью или страдайте! Вы мне чужой!

И, подобрав длинный шлейф своего платья, она твердой походкой направилась к двери, не оборачиваясь.

– Ирина! – крикнул Левон, и в этом крике было столько безнадежности, столько отчаяния, как будто погибающий брат звал на помощь.

Ирина остановилась, обернулась.

Она сама испугалась выражения лица Левона.

– Ирина, – продолжал он, не двигаясь с места, – вы уйдете сейчас, и этот порог будет для меня порогом вечности. Не торопитесь произносить мой приговор.

Его голос стал странно спокоен, и было что‑то страшное в этом спокойствии.

– Но если вы все же уйдете, то выслушайте последнее слово осужденного. Кто может осуждать меня за мои муки, за мои сомнения? – продолжал он, снова одушевляясь. – Разве преступно чувство человека?

Она сделала невольно шаг к Левону.

– Так выслушайте же меня, – страстным шепотом говорил он. – Разве преступление ничего не хотеть для себя и отдать свою жизнь другому? Разве преступление перед лицом смерти сказать любимому человеку: «Я люблю, люблю тебя!«Не искушать, не соблазнять пришел я тебя, а только сказать, что я тебя бесконечно люблю, что ты моя единственная вера, единый Бог, единое счастье! Что ты далека, как солнце, что я не ищу тебя и что одно мое желание, чтобы ты узнала, что было сердце, только тобою полное, только тебе отданное!.. О, Ирина, – страстным стоном вырвалось у него, – разве это преступление? Пусть приговор произнесет Бог, но я люблю, люблю… – И он протянул руки. – Только сказать – и умереть!..