Федор Зарин-Несвицкий - За чужую свободу

Там он заслужил Георгиевский крест и чин ротмистра.

Лев Кириллович невольно залюбовался дядей, когда тот вошел в кабинет; высокий, стройный, в коричневом фраке, с кружевным жабо, в шелковых черных чулках и черных туфлях с брильянтовыми застежками, с неизменной золотой табакеркой в руке.

Эта табакерка, украшенная портретом Екатерины, была подарена князю великой императрицей.

Никто не дал бы этому величественному старику семидесяти лет.

– Ну, идем, Левон, – произнес он.

– Дядя, – сказал Левон, – вы еще не сказали мне, как звать мою тетушку.

– Ах, да, – усмехнулся князь, – правда. Я женился на дочери Буйносова, знаешь, сенатора, Евстафия Павлыча, – Ирине. Ты ведь встречался с ним до войны?

– Как будто встречался, дядя, – ответил Лев Кириллович, – но не помню хорошо.

– Ну, теперь вспомнишь, – отозвался князь. – Наша свадьба была в ноябре, – добавил он.

Они прошли через ряд парадных комнат, на половину княгини.

– Есть кто‑нибудь у княгини? – спросил князь лакея.

– Так точно, их сиятельство сегодня принимают, – ответил лакей, подымая тяжелую портьеру, из‑за которой слышались голоса.

С чувством невольного любопытства Лев Кириллович переступил порог гостиной вслед за своим дядей.

При их появлении разговоры на миг смолкли. В гостиной, кроме княгини, было еще трое мужчин и одна дама.

Отдав общий поклон, князь прямо направился к своей жене.

– Irene, – начал он, – позвольте представить вам вашего племянника Левона Бахтеева.

И он указал рукой на стоявшего за ним Льва Кирилловича.

В эти короткие мгновения, пока молодой Бахтеев шел от порога до кресла княгини, он уже успел и рассмотреть свою новую тетушку, и проникнуться восхищением перед ней.

Перед ним была совсем молодая женщина, лет девятнадцати, чрезвычайно красивая, но с холодным, надменным лицом не русского типа.

Словно из пены, вырисовывалась из драгоценных, слегка желтоватых кружев небольшая черноволосая головка с чертами Саломеи или Юдифи, с необыкновенно большими темными глазами, мерцающими без блеска. Тонкие ноздри изящно очерченного орлиного носа слегка трепетали, ярко окрашенные губы были плотно сжаты.

Не выказывая ни удивления, ни радости, она быстрым взглядом окинула с головы до ног стройную фигуру» племянника» и протянула ему бледную тонкую руку со словами:

– Какая приятная неожиданность! Князь был в отчаянии, считая вас погибшим.

– И какая приятная неожиданность для меня, – ответил Лев Кириллович, целуя протянутую руку, – воскресши из мертвых, найти, кроме любимого дяди, еще очаровательную тетю.

Княгиня легким наклоном головы, без улыбки, поблагодарила за любезную фразу.

– Теперь я познакомлю тебя с моими милыми гостями, – произнес князь.

Прежде всего он представил племянника пожилой даме с большим коком на голове – княгине Напраксиной, известной в высшем обществе столицы своим ханжеством, смешанным с мистицизмом, вдове полковника, убитого в сражении при Аустерлице.

Ее дом был вечно наполнен всякими проходимцами, французскими эмигрантами, прикрывавшими свою трусость и свое корыстолюбие маской преданности» законному» королю Франции, аббатами и иезуитами, проклинавшими Наполеона за конкордат и пленение папы и ловившими рыбу в мутной воде, безграмотными странниками, невежественными доморощенными пророками, проповедующими свое извращенное толкование Евангелия в целях разврата и корысти.

Говорили, что вдовствующая императрица Мария Федоровна интересовалась княгиней Напраксиной, что сам император вел с ней не раз продолжительные беседы.

Княгиня Напраксина не опровергала и не поддерживала этих слухов.

Но было несомненно, что она пользовалась расположением вдовствующей императрицы.

Старый князь Бахтеев, скептик и вольтерьянец, никогда не упускал случая как‑нибудь посмеяться над княгиней.

И теперь, представляя ей своего племянника, он сказал:

– Обратите его, княгиня, в свою веру; он слишком военный. Не сделаете ли вы из него пророка или по крайней мере апостола? Человечество нуждается в тех и других. А для наших дам, утративших всякую веру, они необходимы. Особенно молодые и красивые.

Княгиня бросила на него злобный взгляд и ответила:

– А для мужчин, особенно старых, потерявших веру в Бога, нужны пророчицы, конечно, молодые и красивые.

Легкая краска выступила на бледных щеках князя Никиты, но он с легким поклоном возразил:

– Клянусь Богом, вы правы, княгиня. Нас, старых грешников, может направить на путь истины лишь молодость и красота. Мы достаточно стары и опытны, чтобы проникаться ханжеством своих ровесниц.

– Надеюсь, князь, – сказала княгиня, – вы не успели еще насадить в душе вашего племянника гибельных доктрин революционной Франции, ниспровергающих троны.

– Спросите его, княгиня, – равнодушно ответил князь.

– Приходите ко мне, молодой человек, – милостиво заметила княгиня, – с удовольствием глядя на красивую фигуру молодого офицера.

Лев Кириллович низко поклонился, целуя ее руку.

– А это наш вице – канцлер, – с усмешкой продолжал князь, знакомя Левона с молодым, изящно одетым человеком.

Это был секретарь канцлера Румянцева – Бахметьев Григорий Иванович.

– О, князь, – произнес он, – я самый маленький из всех секретарей графа.

– Но, но! – ласково заметил князь, отходя.

– Господин Гольдбах, позвольте представить вам моего племянника, – проговорил по – немецки князь.

В черном фраке, с большим белым галстуком на шее, Гольдбах церемонно поклонился.

– Это тоже один из вершителей наших судеб, – смеясь, сказал князь, – секретарь и правая рука барона фон Штейна.

– О, ваше сиятельство, – ответил немец, низко кланяясь.

– Не скромничайте, господин Гольдбах, – продолжал князь, скажите, какие новости вы имеете от барона?

– Последние известия были от барона очень утешительные. Русский император учреждает патриотический комитет по делам Прусского королевства, – ответил Гольдбах. – В состав комитета вошел и барон.

– Ну, конечно, – отозвался князь, – а у нас тут тоже образовывается комитет по оказанию помощи потерпевшим от неприятеля в минувшем году. У нас хлеба нет, господин Гольдбах, – закончил он.

Гольдбах сочувственно покачал головой.

– О да, – сказал он, – но ваш государь так добр, он истинный отец своих подданных. Закончив дела за границей, он, конечно, облагодетельствует и Россию.

В своем патриотическом настроении Гольдбах едва ли сознавал, что он сказал. Ему казалось совершенно естественным, чтобы его родина всегда и везде была первым предметом забот всех государей и всех народов.

На при этой наивно дерзкой фразе старый князь вспыхнул и, отступив, насмешливо заметил: