Федор Зарин-Несвицкий - За чужую свободу

Левон поднял голову и увидел ее. Он на мгновение приостановился, потом его лицо приняло необыкновенно счастливое выражение и с заглушённым криком: «Ирина!» – он взбежал на ступени террасы, протягивая обе руки.

Но сейчас же остановился, и лицо его погасло.

Ирина стояла перед ним бледная, надменная и холодная, как в самые первые дни их знакомства. Ни радости, ни волнения, ни даже удивления не было на её застывшем лице.

– Я очень рада видеть вас, – равнодушным тоном произнесла она, протягивая руку. – Какая будет радость для Никиты Арсеньевича!

Она отвернулась в сторону, чтобы не видеть его лица, его вопрошающего, печального взгляда. Но он быстро овладел собою и, слегка прикоснувшись губами к ее руке, сухо ответил:

– Я также рад видеть вас. Я уже четыре дня в Карлсбаде, но только сегодня имел возможность прийти сюда.

Он не сказал, что пришел потому, что три дня Новиков был словно в агонии, что он считал преступлением оставить его, что в минуты прояснявшегося сознания Новиков, крепко сжимая ему руку, умоляюще шептал:

– Левон, не уходи, я должен сказать… – и снова впадал в забытье.

Было видно, что что‑то камнем лежит на его душе, что он хочет завещать другу свою последнюю волю.

Только сегодня рано утром консилиум врачей решил, что смертельная опасность миновала, и только тогда Левон решился оставить больного друга на попечение Гриши Белоусова.

– Вы вообще не торопились навестить дядю, – небрежно произнесла Ирина. – Да это не удивительно. У вас новые интересы.

В душе Ирины после его слов вновь воскресла обида. Он так давно был извещен о их приезде сюда и не торопился. Тем лучше! Еще несколько минут тому назад всем своим обращением она хотела оттолкнуть его, показать, что он чужд ей, а теперь, когда ей казалось, что он сам отходит от нее, ее сердце сжималось от обиды и беспричинной ревности.

– Эти три дня – причина была слишком серьезна, – сказал Левон.

– Конечно, – насмешливо произнесла Ирина, – но ведь до сегодня от сражения на Будисинских высотах прошло не три дня, а, кажется, больше месяца.

– Но разве я знал, что дядя здесь! – воскликнул Левон с умыслом, как и она сама, подчеркивая слово» дядя».

– А разве вы не знали? – удивилась Ирина. – Ведь Никита Арсеньевич уведомлял вас.

– Когда? Я ничего не получал, – возразил Левон.

– Это было накануне сражения, – начала Ирина, чувствуя, как невольная радость наполняет ее душу, – мы были в Герлицах.

– Вы там были! – воскликнул удивленный Левон. – И я не знал.

– Да, – кивнула головой Ирина, – мы там были и встретили там знакомого вам офицера, Старосельского. И ему‑то и поручил Никита Арсеньевич передать вам, что мы едем в Карлсбад.

Ирина, сама того не замечая, совершенно утратила свой высокомерный тон и надменный вид. Ее голос звучал обычной простотой.

– Старосельский? – повторил Левон. – Да, я знал его. Но я не видел его. Он был убит в самом начале сражения.

Вспомнив убитого товарища, Левон снял кивер.

– Убит! – с волнением произнесла Ирина. – Такой молодой, такой веселый… Боже!..

– Теперь вы видите, Ирина, – тихо начал Левон, – что я не знал. Только поэтому я не приехал раньше… хотя, кажется, мне было бы лучше не приезжать вовсе. Я не ожидал такой встречи… Мы расстались не врагами, – продолжал он, – и расстались давно. Скажите же, что случилось опять, что вы вновь отталкиваете меня?

Он говорил с глубоким чувством, тихим и серьезным голосом. Облокотясь на перила веранды, Ирина неподвижно смотрела перед собой. Князь видел ее строгий профиль, черные локоны, яркую розу в волосах и печальные глаза. И во всей ее склоненной фигуре, в этих глазах не было ни надменности, ни холодности. И, казалось, была минута, когда Ирина, как тогда в Петербурге, вдруг обернется к нему с доверчивой улыбкой и, как тогда, протянет ему руки… Но этого не случилось. Ее лицо стало вдруг снова холодно и непроницаемо, и, выпрямившись, опять чужая и недоступная, она ответила равнодушным тоном:

– Но ничего не случилось. Я очень рада видеть вас. И что могло случиться? У нас разные пути в жизни. Я интересуюсь вашей судьбой, как племянника моего мужа. Я уважаю вас, как честного человека и мужественного офицера.

– Но ведь было время… – начал Левон.

Краска медленно залила ее лицо.

– Я прошу вас забыть об этом, – дрогнувшим голосом прервала она. – Это было… это прошло…

– Но что было и что прошло! – страстно воскликнул Левон. – Было одно мгновение, но оно безвозвратно… Ему не будет повторения, я знаю это… я не жду его, не ищу его… но были тихие вечера, долгие разговоры, была нежная сестра, было тепло и свет в одинокой жизни!.. И этого нет! И этого не будет, говорите вы… Это жестоко и незаслуженно… – упавшим голосом закончил он.

– Эта дружба была самообманом, – отвернувшись, сказала Ирина. – Вы должны знать это… Но Бога нельзя обмануть… да и притом все это уже пережито… Все прошло… Все это было не нужно… Надо совсем иное… – Ирина говорила медленно, с усилием. – Но вот и Никита Арсеньевич, – с видимым облегчением вдруг прервала она себя.

Левон обернулся. По дорожке шел старый князь в сопровождении молодого красавца в конногвардейском белом мундире.

– Кто это? – спросил Левон, пристально глядя на Ирину.

Ему показалось, что Ирина слегка покраснела и в ее голосе послышалось смущение, когда она ответила:

– Это князь Пронский.

Это имя было слишком известно в столичных кругах, и Левон, конечно, слышал его. Он круто повернулся и пошел навстречу старому князю.

Никита Арсеньевич, узнав его, еще издали раскрыл свои объятия, крича:

– Иди, иди, блудный племянник!

Он с большим чувством обнял Левона. Потом познакомил его с Пронским.

– Очень рад наконец встретиться с вами, – любезно сказал Пронский. – Я так много слышал о вас от Никиты Арсеньевича и встречал ваше имя в реляциях о Будисинском сражении.

Левон сдержанно поклонился. Дядя взял его под руку и стал подробно расспрашивать.

Как бы находя себя лишним, а, главное, заметив на террасе белую фигуру Ирины, Пронский, извинившись, поспешил вперед. Левон, нахмурясь, посмотрел ему вслед. Пока они дошли до террасы, Левон успел в общих чертах сказать о себе и о том, как попал он сюда с раненым Новиковым.

– Бедняга, – заметил Никита Арсеньевич, – непременно навещу его.

Войдя на террасу, они застали Ирину сидевшей в качалке и около нее князя Пронского, что‑то оживленно рассказывавшего ей. Ирина равнодушно слушала его.

Завязалась общая беседа. Главным образом говорили Пронский и Никита Арсеньевич. Разговор вертелся вокруг предстоящего в Праге мирного конгресса. Старый князь был уверен, что в августе будет уже заключен мир, так как обе стороны в достаточной мере истощены и, кроме того, продолжение войны не в интересах России. Как человек, близкий к императорской главной квартире, Пронский был очень сдержан, не возражал и не соглашался с этим мнением.