Нина Молева - Софья Алексеевна

10 января (1702), на день памяти святителя Григория, епископа Ниского, преподобных Дометиана, епископа Мелетинского, и Павла Комельского, или Обнорского, в Успенском соборе Кремля и во всех церквах Москвы отслужен торжественный молебен в честь победы. При пении песни «Тебе Бога хвалим» был дан троекратный залп из 110 пушек и ружей, поставленных на Соборной и Ивановской площадях полков, и при звоне во все колокола во всех церквах. На Красной площади, близ Никольских ворот, были построены триумфальные светлицы, сени и галереи, где царь Петр Алексеевич дал пир всему чиновному и военному сословию при фейерверках и нарядных символических картинах. Пир продолжался всю ночь.

А снег все валит да валит. Свет в окошках застит. Который день никто сугробов от двери не откинет. Тропка одна узехонькая к кельям вьется. С вечеру чернеет, утром следа не видать. Послушница с соломой пройдет, с размаха кинет на лавку в сенцах воды кувшин да хлеб положит. Прежде с Феклушкой словом перекинется. Зло. Нехотя. А все голос человеческий. К своим-то так привыкли, что не поймешь подчас, сама ли говоришь, Феклушка ли что толкует.

На паперти разговор: Кремль сгорел. Весь. Без остатку. Неужто правда. А палаты наши? Катерина Алексеевна каких только разностей к себе не набрала. Персоны родительские, братцев царей. Петра Алексеевича и то не забыла. Окупилось. Во дворце живет. От государя нынешнего привет да ласку видит. В душу-то никто не заглянет. В душе о Донской обители думает. О царе Арчиле Вахтангеевиче болеет. Может, прежде болела. А все строит, все гордость свою в стены вкладывает. Тоже доли себе не сыскала. Молчит да терпит. Гнева царского боится.

Марьюшка — та от доброты сердечной. Всем угодить хочет. Да и себе поменьше огорчений. Который год пошел — посылочки не прислала, весточки не передала. А ведь помнит — знаю, помнит. Последний раз за клавикортами сидела — подошла, к плечу моему припала: царевна-сестрица, почему по воле чужой жить должны, недоброй воле. А зачем — по чужой. Свою гордость иметь надобно. Лучше живота лишиться, чем Нарышкиным покориться, при их дворе тенью безгласной скользить.

Сильвестр единожды засомневался: как знать, может, народу и все равно, как им править будут — обманом ли, правдою ли. На первый взгляд, так и есть. На деле — нет. Народу нашему учиться надобно. Много учиться. Петр Алексеевич арифметике всех сподобить хочет. Ему бы воевать да торговать. И это нужно. Да душа человеческая в том жить не сможет. Ей понимание и рассуждение потребны, науки филозофические и риторические. Отец Симеон всегда толковал, кто в языке родном ошибается, ладу не знает, тому и постижение жизненное недоступно. Слово — оно дух содержит. Им, как костяшками на считале, перекидываться нельзя. Косноязычный человек звереет, о начале божеском, в нас вложенном, позабывает.

12 октября (1702), на день памяти мучеников Прова, Тараха и Андроника и святителя Мартина Милостивого, епископа Турского, жестоким приступом была взята крепость Орешек, иначе Нотебург. В штурме в качестве бомбардирского капитана принимал участие царь Петр Алексеевич.

1 января (1703), на день памяти обрезания Господня и Василия Великого, архиепископа Кесарии Капподокийской, и мученика Василия Анкирского, происходило в Москве первое триумфальное торжество взятия ради Свейского города Нотенбурга, проименованного Шлиссельбургом.

Анисим головинский исхитрился приехать. У сестер тоже побывал. Сказывал, не разрешил Петр Алексеевич Кремль по-старому отстраивать. Землю переделил. Промеж Никольских да Троицких ворот велел хранилище оружейное преогромное из камня возводить. Для того Ивана Богдановича Салтанова назначил, Михайлу Чоглокова и мастера ляцкого, что искусство противопожарной кладки превзошел. О дворцах и думать не стал. На храмы рукой махнул. Некогда, мол, да и деньги на войну нужны. Вон как со шведами воевать стали. Правда, нет ли, столицу из Москвы в те болота гиблые переносить собирается. Заново на ровном месте строить. Мол, на новом месте и мысли иные будут. Словно отсечь себя от порядков исконных хочет. Нет, иначе: народу не верит. Да и то сказать — народ все своим аршином перемеряет, на все свой суд вынесет. Сойдется ли с его судом? Ой, не сойдется! А казнить — сколько голов ни руби, новые повырастают, как трава в поле, подымутся. Хоть попервоначалу, может, и согнутся, бесперечь опять выпрямятся. Простолюдин и тот свою волю творить хочет.

1 марта (1704), на день присномученицы Евдокии, царь Петр Алексеевич издал указ о высылке в Санкт-Петербург 40 тысяч работных людей из 85 городов. Работы по строительству новой столицы приказано вести с апреля по октябрь и присылать по стольку людей ежегодно.

В Новодевичьем монастыре снова гости. Возок нарядный в ворота въехал. Иноземец из него вылез с толмачом. Мать настоятельница на крыльцо вышла. В пояс кланяется, сама двери отворяет. Келейницы кинулись стол собирать. А коням овса засыпать не стали — видно, недолгий разговор али дело спешное.

— Мать Евлалия, а мать Евлалия? Куда ты подевалася? Мать настоятельница кличет, чтоб сейчас к ней в покои идтить.

— Да тут, я тут. На погребицу за кваском ходила — у матери Сусанны еще вчерась кончился. Все недосуг был нового нацедить. Келейница все приставала.

— Вот о ней-то и разговор. Да погодь ты, послушай! Мать настоятельница велела тебе сказать, что недужится царевне-то.

— Господи, помилуй! Когда захворать-то успела? Кажись, и разговору такого не было.

— Не было, так будет. Запоминай лучше: давно царевне неможется. Слышь, что ли? Так лекарю государеву и скажешь. Сам приехал. Лекарства, может, какие прописать изволит. Твое дело простое: прихварывает, мол, мать Сусанна, и нет никаких.

— А она-то сама что скажет?

— Не твоего ума дело. Да беги ты скорей, мать настоятельница гневаться будет.

— Чудно что-то. После стольких лет — и лекарь. Про здоровье выспрашивал. На стены волглые глядел — головой качал. Вроде сочувствовал. Про сердце толковал. Одно невдомек — лекарство готовое с собой привез, сразу из сумки своей вынул. Будто недуги у нас семейственные. От батюшки — болезнь желчно-каменная. Мол, от его лекарства предупреждение хвори этой. Предупреждение! С чего бы только Петр Алексеевич озаботился. Анисим головинский сказывал: все у него теперь по-новому. То света за девкой немецкой Монсихой божьего не видел: откуда в Москву не вернется, к ней летит. Еще при покойной царице Наталье волю такую взял. Ничего как есть не боялся. Теперь шведка пленная появилася. Через все руки прошла. Будто к Шереметеву Борису Петровичу попала, от него к Меншикову Алексашке, плуту да вору первостатейному, а там и царевне Наталье во дворец. Всех царская сестра приголубливает: что царевича Алексея Петровича, что полюбовницу братнину, что полюбовниц меншиковских. Всем стол и дом готов, лишь братцу разлюбезному угодить. Меня князем Василием попрекали, а сами ни в чем удержу знать не хотят.