Нина Молева - Софья Алексеевна

— И то про орган все думаю. Семен Гутовский преогромный построил, как бы порухи какой не было.

— Не беспокойся, государь, сам строил, сам в случае чего и починит. Кому, как не ему, с таким делом справиться.

— Не хотелось его отпускать. Оно фабрика и без него стоять не будет, да больно царевны мои по урокам его скучают. Марфушка как просила Семена оставить.

— От жены слыхал, государь, на клавикортах царевна бойко играть стала. Княгиня говорит, заслушаешься.

— Да уж царевна Марфа Алексеевна у нас на всякое дело хваткая. Иной раз подивишься, Евдокия Алексеевна двумя годами старше, а без приказу ничего делать не станет. Все сидит в окошко смотрит. Словно разных родителей дочки. А вот Софья моя Алексеевна не иначе в Марфу пойдет — так около старшей сестры и вьется, все перенять у нее норовит. Со всеми Марфа Алексеевна нетерпеливая, минуты места не согреет, только с Софьей возиться может. Царица сказывала, все чегой-то с ней толкует, младшенькую учит, как ее сестра-царевна Ирина Михайловна сызмальства учила. Хорошо бы царевичам моим у сестер характеру позаимствовать — тихие больно. А с органом, сам знаешь, князь, надежды какие имеем. Сколько подарков шаху персидскому перевозили, сколько посольств к нему ездило, а переговоры-то не с места. Может, на этот раз Милославскому удастся. Глядишь, и орган поможет. Торговать нашим гостям на персидских землях надо, вот что!

— Бог милостив, государь. Может, и с калмыками сладится. Казак-то наш Разин Степан приехал, сказывает, крепкое обещание от них получил. Верить ли, нет ли, не знаю.

— Чего так поздно до Москвы добрался? Ведь по осени вернуться был должен.

— На богомолье в Соловки ездил, вот и припозднился.

— В Соловки — это хорошо. Самому бы сходить после бунта Коломенского… Грех я на душу взял, великий грех… Вот ты, князь, сам бунтовщиков усмирял, как на духу скажи.

— Нет на твоей душе греха, великий государь. С бунтовщиками какой разговор. Да хоть у князя Ивана Хованского спроси: он у них дознавал.

— О Хованском не говори, князь: зверь — не человек. Уж куда лют да злобен.

— По службе и нрав, государь.

— Тебя вот, князь, все хвалили, когда в Смоленский поход вместо меня Москвой управлял: твердо, но без озлобления. Нам иноземцев особо пугать нельзя. Торговать Москве надо, торговать, а тут все война да война.

15 июня (1663), на день памяти преподобного Амоса пророка и святителя Ионы, Московского и Всея России чудотворца, по указу царя Алексея Михайловича уничтожен чекан медных денег и заведена вновь чеканка серебряных денег.

— Сколько лет от вселенских патриархов ответа ждать? Что ж молчишь-то, Семен Лукьянович? Заварить кашу заварил, а дальше что делать? Никон, того гляди, всю округу у монастыря взбунтует. Умеет людишек перекупить, каждому слово найдет — времени не пожалеет. Сам оброком управляет — ему ли не знать, как отцом-благодетелем прослыть.

— Видно, вопросы наши, великий государь, больно мудрёны им показались.

— Мудрёны! Самая-то мудрость для них, чтоб и царю и Никону угодить, ни с кем не поссориться. Вопрос-то, коли на то пошло, один-единственный: кому верх брать — царю аль патриарху.

— Мыслю, дошли до них вести, что ты на Никона гневен, так, чай, не ошибутся. Зато сколько за те же годы народу против Никона поднялось. Имя-то его, как черта, поминать стали.

— То и плохо, что одни так, другие эдак. Хуже разброду ничего не бывает. Слыхал я, будто протопоп Аввакум Петрович, как из ссылки вернулся, у Федосьи Морозовой на дворе поселился. Так ли, Семен Лукьянович?

— Так, великий государь.

— У царицы спрашивать не хочу. Она за Федосью во всем горой — может, промолчит, может, и впрямь не знает.

— Да чего ж тут знать, государь, протопоп по всей Москве об том во все колокола звонит. Мол, сижу книги боярыне читаю, а она прядет да слушает.

— Вот гляди, Семен Лукьянович, из одной местности оба смутьяна — что Никон, что Аввакум. Чуть что не росли вместе, знакомство сызмальства водили. А взъярились как друг на дружку. Ненавистные оба, ох, и ненавистные. Ни к чему боярыне Морозовой с протопопом дружбу водить. Упредить ее надобно.

— Упредить-то можно, да не ее одну протопоп смущает. Долго ли ему воду мутить? Сам знаешь, государь, людишки у нас какие.

— Не пошла на пользу Аввакуму Петровичу сибирская ссылка. Видно, пора ему с другой спознаться. [55] За восстановление дониконовских обрядов в церквах Москвы Аввакум в 1664 г. сослан с семьей в Пустозерск, затем на р. Мезень, где жил в 1664–1666 гг., испытывая нужду и голод.

29 августа (1664), на день перенесения мощей святителя Петра, Московского и Всея России чудотворца, протопоп Аввакум сослан в Мезень.

— Говорил я тебе, великий государь, не ошибутся вселенские патриархи, нипочем не ошибутся. Так и вышло. Как один сказали, что Никону тебе подчиниться.

— Да что мне толку от ответов-то их, Семен Лукьянович! Мне Никона с глаз долой убрать надо, а они подчиниться! Вон патриархи Константинопольский да Иерусалимский прямо написали: мириться, мол, царю с Никоном пора. Слышь, мириться! Это им-то рассуждать! Видеть его, постылого, больше не хочу! Не хочу, слышишь, боярин!

— Все в твоей власти, великий государь.

— В моей! Это где ж такое видано, без моего разрешения Никон из Воскресенского монастыря прямиком в Кремль прибыл. Да что — в Успенский собор. Мол, видение ему было, чтоб приехать да с царем в соборе и помириться. Негоже, мол, в соборе злобствовать. Думал, испугается царь его видения, вернет старую дружбу!

— Не он один так думал.

— Что?! Что ты сказал?! Не он один? Выходит, воли у царя нет, нет и права самому за себя решать!

— Не то говоришь, великий государь. Все оттого, что больно обласкал ты его спервоначалу. Людишкам-то и запомнилось. Ты уж не серчай на нас, несмышленых.

— И ты, боярин, туда же?

— Каюсь, государь, и я.

— Вот оттого Иона, местоблюститель патриарший, место свое Никону при всем честном народе уступил. Со всеми почестями уступил! Поплатится у меня за это митрополит Ростовский. Сместить его я велел и тот же час, чтоб в митрополию свою ехал с глаз моих долой.

— Порастерялся, поди, преосвященный, оттого и уступил. Страх его облетел. Главное, великий государь, велел ты Никону проклятущему прочь ехать. Вот что главное! На радостях голова, право слово, государь, кругом идет.

— Погоди радоваться-то, Семен Лукьянович, еще одно дело не кончено. Пусть боярыню Федотью Морозову упредят, чтобы впредь с протопопишкой не вязалась, а в наказание за супротивство ее отписать половину ее имений на государя. Так-то она вернее уразумеет, чего в жизни держаться должно.

— Может, для первого разу…

— Будет, будет, Семен Лукьянович! Привыкли вы больно, что царь у вас отходчив да многомилостив. Не бывать такому более, что мне ни советуй.