Елена Съянова - Плачь, Маргарита

— А-а, не нравится? — позлорадствовал Адольф. — Теперь будешь знать, каково мне твой фюрер-принцип на себе таскать! Я ведь тоже живой. Пока.

— Все-таки нужно с этим что-то делать, — продолжал Гесс. — А то новички не поймут, куда они попали. Нужно вдохнуть свежую энергию в слово «товарищ». Я этим займусь. Сначала — через серию статей в наших газетах, потом — через конференции и съезд. Что ты так смотришь?

— Да нет, все верно. Формально ты прав. Только раба не изменить, и рабы порождают рабов.

— Я сейчас, пока ехал из редакции, пришел к выводу, — сказал Гесс, — что воспитывать нужно не с пяти лет, а с двух. Как только ребенок твердо станет на ноги и начнет говорить фразами, нужно забирать его у родителей и давать новое воспитание. Только тогда будет толк. Нужно создать такие пробные заведения для двух-пятилетних детей.

— Любопытно, — хмыкнул Адольф, — что сказала бы на этот счет твоя жена.

— Я не считаю себя рабом. И Эльзу — тоже.

— И кто покажет пример?

— Тот, кому будет приказано.

— Наконец-то ты заговорил без интеллигентских соплей, Руди, — кивнул Адольф. — Это хорошо. А то еще года три назад на подобную тему ты бы… Ладно! Не станем вспоминать. Лучше посоветуй, что мне делать с мартышкой. Мечется, ничего не слушает, то запирается, то ходит за мной по пятам… Ты как-то ладишь с нею…

— Может быть, взять ее с нами в Берлин? Тогда ты уж точно приедешь, — улыбнулся Гесс.

— А Эльза? Не начинаю ли я злоупотреблять ее великодушием?

— Даже не думай об этом. Если Гели едет с нами, нужно предупредить ее, чтобы собиралась!

— Да… Мы с тобой хорошо придумали, — покачал головой Адольф. — Но что скажет твоя жена?

Эльза сказала: «Конечно! Не бросать же ее здесь одну. Только я хочу, чтобы у тебя не оставалось сомнений: Гели дорога мне и сама по себе». — «Рад это слышать», — пожал плечами Рудольф.

Поезд Мюнхен-Лейпциг отправлялся ровно в восемь вечера.

У фюрера еще не было собственного поезда; для его переездов обычно выкупался вагон или два, в зависимости от числа сопровождающих. Зато проводы вождя НСДАП могли показаться любопытным мюнхенцам по меньшей мере встречей германским президентом королевы Великобритании. Эскорт черных «мерседесов», оцепление из затянутых в черное гиммлеровских «преторианцев», десяток чинов СА со всеми регалиями, национальный гимн, заглушающий свистки паровозов, четкие движения, отрывистые команды, рукопожатия, регламент — все выглядело так, как будто имело давние традиции.

Когда фюрер за четверть часа до отхода поезда вошел в вагон, за ним туда последовал Рем — скорее по старой привычке, чем по приглашению. Гесс тут же сделал знак Гиммлеру, чтобы тот тоже вошел в вагон фюрера. Генрих Гиммлер, тоненький, в круглых очках, скромно стоял у окна, пока Рем, бурно жестикулируя, рассказывал Альбрехту Хаусхоферу, которого Гитлер пригласил ехать в своем вагоне, длинный баварский анекдот, от которого у Альбрехта глаза лезли на лоб и вылезли бы окончательно, но тут настал финал, и оба — рассказчик и слушатель — разразились гомерическим хохотом. Гиммлер, поневоле выслушавший весь анекдот от начала до конца, закусил губы и так зажмурился, что у него под очками выступили слезы. Ему пришлось достать платок и снять очки. В этот момент в коридоре появилась счастливая Ангелика, и позже, когда провожающие вышли, а поезд тронулся, радостно доложила Эльзе, что видела, как Рем смеется, а Гиммлер плачет.

Гесс на это произнес по-английски известную пословицу: he laughs best, who laughs last (хорошо смеется тот, кто смеется последним (англ.)), — которую тут же перевел для фюрера, а тот сказал, что хотя английского не знает, но сам именно так и подумал.

В Лейпциге они простились. Адольфу предстояло выступить в Верховном суде с программной речью, четверым оставшимся — продолжить путь в Берлин. Этот город мюнхенцам никогда не нравился, казался чересчур темным и унылым. Однако теперь партия должна была завести в нем официальную штаб-квартиру, и не какую-нибудь, а достойную.

Геринг предложил отель «Кайзергоф», чье внушительное здание по Вильгельмштрассе выходило окнами на канцелярию канцлера и президентский дворец, и Гесс решил прямо с вокзала Александерплац отправиться туда на разведку. Здание понравилось ему своей основательностью; но нужно было пожить в нем несколько дней, чтобы сориентироваться.

— Я часто угадываю не только мысли Адольфа, но и его ощущения, — сказал Гесс жене. — Думаю, «Кайзергоф» ему понравится. Через неделю узнаем.

Отель оказался возмутительно дорогим. И совершенно не приглянулся Эльзе. Войдя в номер с огромной полупустой гостиной, со средневековым камином и полутора десятками кожаных кресел, она заявила, что и так ясно — фюреру здесь понравится: очень удобно проводить заседания и акустика хорошая. Но вот что тут делать двум тихим женщинам, не претендующим на публичность? Рудольф слова жены поначалу проигнорировал, но на предложение Альбрехта остановиться в их комфортабельной десятикомнатной квартире на Линден отвечал все же положительно. Вечером они вчетвером отправились ужинать в ресторан «Кайзергофа» и не успели еще выпить по бокалу, как сидевший лицом ко входу в зал Хаусхофер указал Рудольфу глазами на невысокого лысоватого господина в маленьком пенсне, вошедшего в сопровождении известного присутствующим фон Шлейхера, а также двух молодых людей и двух дам.

— Канцлер Брюнинг, — шепнул Альбрехт. Канцлер Германии Генрих Брюнинг и его серый кардинал Курт фон Шлейхер с обществом уселись совсем неподалеку от них, и один из молодых людей, равнодушно окинув взглядом зал, точно споткнулся о повернутое в его сторону личико Ангелики.

— Подойти, что ли, поблагодарить его за сентябрьские выборы? — небрежно усмехнулся Рудольф. — А это что за долговязый уставился на Ангелику?

— Оскар фон Гинденбург. Говорят, ходит за Шлейхером как привязанный. А слева — его жена.

Фон Шлейхер тоже заметил знакомых. Встав, он вежливо поклонился поочередно каждой из дам и приветливо улыбнулся Хаусхоферу. Потом он, по-видимому, прокомментировал ситуацию своему окружению, а продолжающий злобствовать Рудольф озвучил это таким образом:

— Держу пари, он сейчас говорит им: «Взгляните туда! Видите этого типа в сером костюме? Вот такие, как он, через неделю ворвутся в наш славный рейхстаг, подобно дикой стае, и все — прощай демократия!»

— И что отвечает ему сын президента? — спросила Ангелика.

— А тот отвечает: «Ну, если варвары приведут с собою таких хорошеньких женщин, то ничего страшного…»

— Сомневаюсь, чтобы они говорили о нас, — заметила Эльза. — У тебя еще не прошло желание селиться в «Кайзергофе»? Ведь нам придется часто здесь ужинать.