Елена Съянова - Плачь, Маргарита

Борман, например, до нервов которого не добирался ни единый звук, посвятил этот удивительный час изучению реакций фюрера и остальных, но Гитлера — в первую очередь. Мартин сделал важный для себя вывод, что не музыка, а сама неуемная натура Роберта Лея вызывает у фюрера сильное, беспокойное чувство, и, похоже, его болезненно раздражает собственная непричастность к происходящему. Борман сделал еще один осторожный вывод: как и в случае с Гессом, Герингом и Геббельсом, фюрер склонен с этим мириться.

Лей играл около часа. С точки зрения техники его игра оставалась почти безупречной. Эмоциональный же накал возрастал от произведения к произведению, подобно тому как растет опьянение с каждой новой рюмкой. Возбудились даже самые стойкие — Герда Борман казалась бледнее обычного, у Гиммлера же, напротив, так пылало лицо, что он неловко себя чувствовал.

Когда пианист, захлопнув крышку, встал и шутливо раскланялся, почти все дамы пожелали поблагодарить его поцелуем, за исключением сдержанной Герды (за что она, безусловно, получит нагоняй от Мартина) и Маргариты, во взгляде и манерах которой появилось видимое отчуждение. С Гитлера же слетела вся его принужденность. Он был взволнован и не желал этого скрывать. Все ждали монолога. Но чуткий Адольф, больше всего в жизни опасавшийся выглядеть смешным в глазах избранного и ценимого им общества, понимал безусловное преимущество музыкальных средств над словесными, а потому, еще слушая игру Роберта, взялся за карандаш и в течение получаса сделал несколько экспрессивных набросков с натуры. Слушающий Геббельс в профиль; ветка омелы, фантастически переходящая в кокетливую прическу на голове Ангелики; тихая Маргарет Гиммлер, сидящая в кресле, перед которым преклонил колено едва очерченный, точно из воздуха сотканный средневековый рыцарь; и, наконец, огромные, в лист глаза, в каждом из которых вместо зрачка — по крохотному человеку за роялем.

Все были в восторге. Раздав рисунки, Гитлер вручил последний Лею и сказал, что видел эти глаза, но не выдаст их тайны…

Между тем музыканты оркестра, тоже возбужденные игрою Лея, заиграли захватывающий, таинственный рождественский «Вальс цветов» из балета Петра Чайковского, и эта музыка образовала изящный мостик, по которому дамы перешли к тому, чего давно ожидали, — к танцам.

Сегодня дамы сами пожелали выбирать себе партнеров, и первый шаг сделала направляемая мужем Герда Борман, пригласив Фридриха Гесса, Ангелика тотчас выбрала Рудольфа, Грета — Бормана, Магда Геббельс — Альбрехта Хаусхофера, а Маргарет — Гейнца. Карин шутливо присела перед мужем. Эльза пригласила Гиммлера. Остались не танцующий из-за хромоты Геббельс, Лей, попросивший отдыха, и Гитлер, которому партийная этика устами зануды Гесса запретила танцевать раз и навсегда. Адольф продолжал набрасывать аллегорические портреты друзей и их жен: тоненького, легкого Гейнца Хаусхофера он изобразил в вихре вальса, а Эльзу — в облике мадонны с сиянием в ладонях, по форме напоминающим младенца. Все трое сидящих при этом потихоньку смеялись и болтали, как будто вошли в тайный сговор против танцующих. Однако уже после первого тура Гитлер, предоставив обществу любоваться новыми «аллегориями», шепнул Гессу, чтоб тот присматривал за Робертом.

— Не думаю, что твоя игривая графика соответствует образу… — начал было Рудольф.

— Но я же не стану выставлять этого в Салоне!

— И все-таки…

— Как ты мне надоел, — прошипел Адольф. — Еще одно слово, и я влезу на стол и начну отбивать чечетку. К твоему сведению, я это неплохо делаю.

«Фюрер не должен пить вина. На столе перед ним может стоять лишь бутылка минеральной», — решил про себя Рудольф.

В гостиной горели свечи. Мужчины тихо беседовали, пили коктейли и кофе; слышался их довольный, самоуверенный смех.

Среди дам Рудольф не обнаружил Маргариты и потихоньку спросил о ней отца.

— Мама увела ее, — отвечал Фридрих. — Девчонка позволяет себе… немыслимые вещи. Никогда бы не подумал, что моя дочь…

Отец был очень расстроен, и Рудольф отправился наверх.

Грета сидела в спальне, на кровати. Мать поила ее с ложечки. Увидав сына, она быстро встала и вывела его за дверь.

— Не говори ей сейчас ничего, дорогой. С молодыми всякое случается. Не станем сразу осуждать. Лучше пожалеть глупую девочку…

Глупая девочка, выйдя из-за стола, умудрилась незаметно проглотить шесть рюмок коньяка. Мать и отец были слишком заняты гостями, брат отсутствовал, а всегда внимательная Эльза сделалась рассеянной в последние дни. Состояние Греты правильно оценила лишь Магда и потихоньку сказала о том фрау Гесс. Заметив отсутствие жены и дочери, обеспокоенный Фридрих пошел взглянуть, не почувствовала ли себя плохо его супруга, и обнаружил хохочущую и плачущую пьяную дочь.

— Зачем она это сделала, мама? — спросил потрясенный Рудольф. — Она хотя бы как-то объясняет?

— Она сказала, что хотела пережить это состояние, понять, что в нем.

Отстранив мать, Рудольф вошел в спальню, взял сестру за плечи, повернул к себе.

— Ты хотела понять?.. Что? Может быть, то, как с осколком в виске сажают подбитый самолет на ночное поле? Или то, как стоят лицом к лицу с разъяренной, взбесившейся толпой, учуявшей запах пролитой крови? Или то, как выбираются из пропасти, таща за собою обессилевшего друга? Это ты хотела пережить?!

Вернувшись к матери, он ласково, но твердо увел ее от Маргариты, сказав, что не такая уж она пьяная и что лучше ей сейчас побыть одной.

— Мама, ты что-нибудь заметила? — осторожно спросил он мать.

— Конечно, милый. Наша девочка влюбилась.

— И что ты думаешь?

— Я думаю… нельзя этого трогать. Здесь все решают двое и Бог. Но если ты спрашиваешь… Сначала я посчитала, что Роберт слишком сложен для нее. Но теперь я вижу, как растет ее чувство, как углубляется страдание, как она взрослеет на глазах. Здесь самое важное — как поведет себя он.

Мы уже говорили, — признался Рудольф. — Я верю Роберту, как себе. Ты даже не представляешь, что он чувствует… Для него Грета не просто влюбленная дурочка, каких у него легион; она часть нашей дружбы. Ему сейчас очень тяжело.

— Я думаю, Руди, все решит сила его собственного чувства… Будем смотреть правде в глаза.

За окнами уже трещали фейерверки, взмывали и лопались ракеты, поливая двор и сад разноцветным дождем из искр. На сплетающихся ветвях двух гигантских старых буков, точно вися в воздухе, горели сотканные из электрических лампочек пять букв — НСДАП. Развернутые в сторону фасада дома и расположенных за ним деревень, они были видны издалека.

Немногие знающие грамоту крестьяне прочли их в эту ночь впервые.

Весь следующий день поместье Гессов Рейхольдсгрюн представляло собою сказочное сонное царство, периодически навещаемое злыми духами. У Лея поднялась температура. Геббельс около полудня проснулся с отчаянными воплями. Магде, привыкшей к ночным кошмарам мужа, он сказал, что на этот раз ему приснился жуткий сон про детей, которых у них еще не было. Геринг почти час во сне рыдал в подушку, и Карин пришлось переменить наволочки; а Гиммлер до полудня вообще не мог уснуть, и Маргарет попросила для него снотворное.