Елена Съянова - Плачь, Маргарита

За ночь ситуация была отшлифована, все детали тщательно продуманы. Гиммлер и Кренц поработали на славу. Они учились друг у друга: Генрих Кренц — бесстыдному закручиванию интриги и сведению в узел всех концов; Генрих Гиммлер — адвокатской логике, способной из любых пороков вылепить добродетель.

Во Франкфурт была срочно вызвана «ударная сила» в лице Геббельса и Пуци. Вызов Гесса был оставлен на усмотрение фюрера.

Наутро Гитлер снова пригласил к себе вчерашних собеседников. Он быстро окинул взглядом вошедшего последним Лея и приветливо кивнул ему — Роберт был трезв.

Выслушав детальное изложение готовящегося блефа, Гитлер остался доволен.

— Отлично! — воскликнул он. — Главное — напор и натиск. Чем смелее ложь, тем быстрей ей поверят! Есть ли у кого вопросы?

— Позвольте, мой фюрер, — поднялся Гиммлер. — Когда вы вчера выезжали в город, — обратился он к Лею, — вас, случайно, не мог видеть кто-нибудь из знакомых? Это единственная деталь, которую осталось уточнить.

Роберт почесал висок.

— Да, меня видели… Но я думаю, я мог бы договориться…

— Кто тебя видел? — спросил Кренц. — Впрочем, я догадываюсь.

— Да, но я попрошу ее, и она будет молчать. Гитлер только руками развел.

— Если речь опять о женщине, то это уму непостижимо! Вы, Роберт, просто феномен…

— Я отвозил фройлейн Раубаль и фройлейн Гесс в салон женской одежды. Хозяйка его меня видела. Это случайность. Я поговорю с ней.

— Едва ли это разумно. Вам не следует выходить, а ее пригласить сюда мы не сможем, — сказал Гитлер. — Впрочем, разбирайтесь с этим, как считаете нужным. Еще вопросы есть?

Больше вопросов не было. Лей, всю ночь боровшийся с искусителем и врагом рода человеческого, чувствовал себя настолько скверно и физически и морально, что на все уже махнул рукой. Однако, выйдя от фюрера, он задержал Кренца.

— Генрих, я очень тебя прошу, возьми Полетт на себя. Дай мне слово!

— А в чем дело? — не понял тот.

— В том, что методы нашего коллеги Гиммлера мне не всегда нравятся. Возможно, они хороши для врагов, но для случайных людей чрезмерны. Просто передай ей мою просьбу. Этого будет достаточно.

— Хорошо, Роберт, не беспокойся. Я сделаю как ты говоришь. Хотя, признаться, мне кажется странным то, в чем ты обвиняешь Гиммлера. Милейший и такой здравомыслящий человек…

Лей только рукой махнул.

Он ушел в специально оборудованную для него комнату, где ему предстояло терпеть визиты врачей и набеги прессы, разделся и лег в постель. Он лежал, погрузившись в самую черную меланхолию, какая знакома только великим грешникам. Несколько раз он едва удерживал себя, чтобы не вскочить и не броситься на кого-нибудь с кулаками, разбить окно или просто треснуться лбом в дубовую дверь. Раздражение достигло своего пика — правый висок выламывало наружу, вся кожа горела, как от ожога; в груди поднималась такая тошнотворная злоба, что он едва не грыз подушку зубами. Потом стало еще хуже. Он ослаб, голова кружилась и болела так, что он только тихо стонал, обливаясь слезами…

В таком виде его и застали привезенные Кренцем городские врачи, которым предстояло дать заключение о состоянии пострадавшего. Состояние оказалось более чем удручающее — тяжелейшее сотрясение мозга, осложненное риском применения обычных препаратов в связи с военным ранением в голову, сильный ушиб левого бока, бедра и голени… «Общее состояние критическое» — таково было заключение врачей.

Гитлер остался доволен. Улучив минутку, он зашел к Лею и поздравил его с блестящей артистической импровизацией.

— Они вышли от вас в полной уверенности, что вы едва ли не при смерти, — улыбнулся он. — Отлично! Это то, что нужно сейчас.

Около пяти часов дня, когда Роберт наконец-то начал засыпать, его навестил начальник полиции города Франкфурта. Гитлер потому предпочел этот город даже Кельну, где полиция давно контролировалась гауляйтером, что здесь отношения с полицией были просто превосходны. К тому же близость Франкфурта к Рейхольдсгрюну давала возможность начать операцию «К» без осложняющего ее промедления (операция получила свое имя от слова «кабан» — шутка Геббельса). Комиссар пробыл у Лея всего несколько минут. Выйдя, он объявил, что сам займется расследованием.

— Я найду этих негодяев, господин советник! — обратился он к Гитлеру. — Я сам найду их и назову их имена…

Фюрер собрался было снова поздравить Роберта, но тут прибыла «ударная сила» — Йозеф Геббельс и Эрнст Ганфштенгль с десятком помощников. Пуци прилетел из Штутгарта, где проводил с родными рождественские каникулы. Он встретился с Геббельсом на аэродроме, и тот по пути к Кренцу посвятил его в некоторые обстоятельства. С мужем прибыла и Елена. Это был произвол, за который Эрнст получит выговор от фюрера, но что можно поделать с подобной женщиной!

— Занимайтесь своими делами, а я буду заниматься своим, — заявила она мужу. — Не знаю, что там с ним на самом деле, но лучше бы вам было уложить в постель кого-нибудь другого. Роберту эта роль противопоказана. Он напьется и все сорвет.

Присутствие в доме Маргариты Гесс поначалу сбило Елену с толку. Как могли родители и любящий братец отпустить от себя эту деточку, да еще — к малознакомым людям? И где, спрашивается, Рудольф? Почему его нет с фюрером? Почему вместо него сестра? Что за новости! Она приперла было к стенке Геббельса, но тот вдруг важно объявил, что вообще не желает с ней разговаривать, потому что знает, для чего она сюда явилась.

«Ладно, разберусь сама», — решила Елена и, не дожидаясь ничьих санкций, тотчас отправилась к Роберту. Увидав его, полуживого, со смертной тоскою в глазах, она придвинула к двери тяжелое кресло и, сев на постель, принялась ласкать его, как маленького обиженного мальчика.

— Бедный мой! Что они с тобой сделали? Монстры! Противные дураки! Что с тобой, мое сокровище? Ты упал с лестницы?

Вид сюсюкающей любовницы, физические и моральные муки из-за невозможности общения с Маргаритой, вся нелепость ситуации и бессилие ее изменить, закономерно вызвали у Лея последнюю защитную реакцию, на какую еще способны были его нервы, — он начал хохотать. Елене этот смех не понравился — слишком он походил на истерику. Роберт был единственным человеком, которого по-настоящему, глубоко и сильно, ждало и жаждало ее надорвавшееся сердце.

Их отношения тянулись уже двенадцать лет. Первый год бешеной страсти, ее мечты о замужестве, его неожиданная женитьба на чопорной недотроге ирландке, брак Елены в отместку, смерть их ребенка, их ссоры и примирения, его пьянство, ее опустошенность… — все сплелось в плотный увесистый клубок, в котором нельзя было отыскать теперь ни начала, ни конца былого. Но сердце еще жило, болело и маялось, и теперь, ясно видя, как ему не смешно, она молча глядела в сторону, пережидая его припадок.