Елена Съянова - Плачь, Маргарита

В Салоне уже несколько дней выставлялись молодые художники, и от Эльзы он знал, что там висят четыре картины, на которые Ангелика не может не полюбоваться, — картины Вальтера Гейма. Роберт очень удивился бы, если рядом с картинами не маячил бы и сам автор. Скорее всего, Гейм дежурил на своем посту каждый день в ожидании визита Ангелики и вот дождался наконец.

— Я здесь нужен в качестве прикрытия? — мрачно спросил Роберт у Эльзы, еще издали узрев знакомую шевелюру реалиста.

— И мы с Гретой тоже, — ласково улыбнулась она. — Но почему бы нам не посмотреть картины? Говорят, на этот раз много интересного.

— Воображаю, что сделал бы со мною твой муж, если б узнал, какую роль я сыграл и продолжаю играть в этой истории, — сказал Лей, наблюдая, как Маргарита сопровождает стремящуюся к заветной цели Ангелику.

Эльза не отвечала. Семимесячная беременность совсем ее не портила, живот был небольшой и высокий. Ее положение выдавал скорее характерный покрой платья — свободные складки, идущие от широкой кокетки, и особая мягкость в облике, невольно притягивавшая к ней многие взоры.

— Сейчас мы дойдем с тобой до «шедевров», и ты сядешь, — продолжал Лей, поддерживая ее под локоть. — Музеи и выставки — самое коварное место для беременных. Моя жена родила нашего первенца семимесячным чуть не на ступенях Лувра.

Эльза действительно начала чувствовать неприятную тяжесть в ногах, хотя привыкла подолгу гулять, не испытывая усталости.

Вальтер Гейм оказался последовательным реалистом. Среди буйства сюрреалистов, дадаистов и футуристов два его пейзажа и портреты выглядели как старые добрые друзья, к которым непременно возвращаешься, разочаровавшись в новых. Публика, в основном молодая, на его картины глядела с удовольствием; многие стояли рядом подолгу, видимо, давая отдых глазам и нервам, но молча. Возле картин Вальтера не возникало споров, что художника не могло не огорчать.

Эльза и Роберт приблизились к картинам, когда Маргарита разглядывала один из пейзажей, а Вальтер и Ангелика стояли рядом, видя лишь друг друга.

Элегантный Вальтер в строгом черном костюме выглядел старше, серьезнее. Он не пожал протянутую руку Эльзы, а, нагнувшись, поцеловал ее и вежливо поклонился Лею, глядевшему не него искоса и без всякого удовольствия. Роберт подвинул поближе кресло, усадил Эльзу и спросил, адресуясь в пространство вокруг себя:

— Ну, есть что-нибудь оригинальное или все то же, что и везде?

— А что везде? — не удержался художник. — Кажется, у вас в Кельне выставлялся Карл Хофер? Здесь есть две его работы. Есть Дике. В соседнем зале. Он назвал картину «Меланхолия». Есть также Макс Бекман, Кольвиц…

— Кольвиц? Неужели? — удивилась Эльза.

— Неугомонная старушка, — усмехнулся Лей. — А Рудольфа Шлихтера вы здесь не видели? Я имею в виду его самого.

— Слава богу, вы хотя бы кого-то приемлете! Да, Шлихтер здесь. Он ведь один из организаторов этого салона и двух предыдущих. Обычно он задерживается допоздна, — вежливо, скрывая язвительность, отвечал Вальтер.

— Рудольф — пример того, как от всевозможных метафизических натюрмортов и откровенного цинизма переходят к не менее откровенным социальным темам, — обратился Лей к дамам, проигнорировав Гейма. — Но, на мой взгляд, интересен он другим. При всем терзавшем его прежде стремлении к гротеску, он и тогда умел сохранить благородную манеру письма и на редкость свежий мазок. От его картин у меня никогда не возникало ощущения, вот, к примеру, как от этой, — он прошел немного вдоль стены и заглянул за одно из полотен, — словно кто-то нарочно сунул сюда кусок тухлятины. Смотришь и чувствуешь запах. Или вон та… — Он указал пальцем на противоположную стену. — После третьей бутылки я бы тоже что-нибудь подобное нарисовал.

Лей говорил громко скорее по привычке, чем желая привлечь внимание. Помимо мощного голоса он обладал умением вкладывать в звучащие фразы чрезвычайно сильные волевые импульсы, подобно тому как это делали Геббельс и сам Гитлер. Одним словом, он был оратор от Бога, привыкший, чтобы его слушали. И его уже слушали. Он это заметил и, оборвав себя, снова повернулся к Гейму.

— Вы сказали, что Шлихтер задерживается допоздна. Где его найти?

— Вероятней всего, в зале для журналистов. Там работает оценочная комиссия.

— Благодарю вас, р кивнул Лей. — Я попробую отыскать его и привести сюда. Мы с ним давно знакомы. Думаю, он нам уделит четверть часа.

Отыскивая Рудольфа Шлихтера, известного живописца и графика, Лей преследовал две цели — сделать приятное Маргарите, изголодавшейся по живому общению с интересными соотечественниками, а заодно чужими руками, с помощью присущей Шлихтеру язвительности и академического высокомерия поставить на место этого щенка Гейма.

После первых восклицаний и вопросов о здоровье он прямо вывел мэтра на желаемый предмет.

— Видишь тех трех дам, Рудольф? В одну из них влюблен мой друг, а она по молодости увлекалась вот тем воинствующим реалистом. Его имя Гейм.

— А ты, как всегда, в цветнике, Роберт, — улыбнулся Шлихтер. — Которая же твоя?

— Моя жена в Кельне, Рудольф, ты это знаешь. Так как насчет реалиста?

— Вальтер Гейм? Медленно раскачивается парень, много лишнего делает, но, думаю, далеко пойдет.

— Так вот, чтобы он побыстрее раскачался, ты ему и объясни по-отечески, что творец должен быть бос, наг и холост. Только тогда он имеет шанс.

— К сожалению, это именно так, — вздохнул Шлихтер. — Сколько ему? Двадцать пять? Если сейчас женится, да еще на красивой…

Шлихтер быстро разобрался, на какой из трех красавиц жаждет жениться Вальтер Гейм, — это было чересчур очевидно. Как и то, ради чего Лей попросил его присоединиться к их компании: молоденькая, прелестная фройлейн Гесс с ее золотистым загаром и неподдельным интересом ко всему совершенно восхитила художника. Таких искренних, трезвых и глубоких суждений он давно уже не слышал от девушек ее возраста и круга. Сразу чувствовалось, что она не варилась годами в богемных котлах Мюнхена или Парижа, теряя индивидуальность, интуицию, вкус…

Пока все беседовали, рассевшись вокруг отдыхающей Эльзы, Лей вышел на улицу покурить в надежде немного успокоить ломоту в висках, а когда вернулся, обнаружил, что их уютное общество обросло по меньшей мере двумя десятками ценителей прекрасного, привлеченных присутствием знаменитости и красивых женщин, разительно отличающихся от остальных посетительниц выставки.

Роберт не собирался вмешиваться в разговор, да он почти и не слушал, довольный живым интересом на лице Греты и ревнивым беспокойством в глазах Ангелики — так ему показалось, во всяком случае. Только когда речь зашла об «Арлекине» Пикассо, он тихонько сказал выбравшейся к нему из тесного кружка Маргарите: