Фарли Моуэт - Шхуна, которая не хотела плавать

Джек Макклелланд был не единственным владельцем суррогатного корабля для поисков лихих приключений, когда жизнь становилась уже вовсе невыносимой. Его моторке, она же торпедный катер, на озере Маскока ничуть не уступал гордый корабль, которым я владел десять долгих лет. Непосвященному взору он мог показаться дряхлым драндулетом из породы джипов, но в мире фантазий это был последний из чайных клиперов, бороздивший моря между Лондоном и Цейлоном.

Для вящей убедительности по сторонам рубки он был снабжен керосиновыми ходовыми огнями — зеленый на правом борту, красный на левом. На баке вместо деревянной фигуры он нес ворот с сорока морскими саженями каната. А нос и корму украшала надпись с его названием, портом приписки и его девизом:

«Страстоцвет» 4-й р-н г. Альбион Умри, но сделай!

Сколько раз я плыл на нем под всеми парусами по боковому шоссе до магистрального № 50, а затем на юг, чтобы поймать пассат, и таким манером до портовых баров Торонто. Однако в настоящем плавании ему побывать не удалось вплоть до этого июньского утра, когда мы с ним взяли курс на Ньюфаундленд.

К нашему эпохальному путешествию он был подготовлен настолько, насколько это было в моих силах. В его вместительном трюме покоились два адмиралтейских якоря (один в 165 фунтов, а другой стофунтовый). Затем три ящика морских сухарей, упакованных в 1893 году. Затем бухты растительного троса, свертки клеенки, пробковые спасательные пояса, патентованный лаг, компас с десятидюймовой картушкой и, как мог бы выразиться аукционщик, «другие предметы, слишком многочисленные, чтобы их называть». Собственно говоря, именно это и сказал аукционщик в одно прекрасное апрельское утро, когда я стал наиболее ненасытным его клиентом.

«Страстоцвет» отчалил от песчаного холма на заре. Легкий туман окутывал обрывы Альбиона, а с запада начинал задувать попутный бриз. Чудесный день для начала великого плавания.

И в этот первый день он покрыл расстояние поразительное для такого старого судна. С помощью попутного бриза оно пробежало на восток 650 миль, и вечером я поставил его на якорь посреди зеленого луга возле реки Святого Лаврентия на востоке от города Квебека.

На следующее утро меня разбудил запах жарящейся грудинки. Солнце уже встало, как и лошади, на чьем пастбище я разбил мой бивак. Севернее величавая серебряная река катила свои воды к еще неблизкому морю, а южнее лошади выстроились безмолвным полукругом, созерцая «Страстоцвет», меня и таинственного незнакомца.

Это был щупленький человечек с морщинистой физиономией и клочковатой бороденкой — неопределенного возраста, в потертых саржевых брюках, рубашке с обтрепанным воротничком и манжетами, в парусиновой куртке поверх нее. Я приподнялся и сел в своем спальном мешке, разглядывая его в некотором изумлении, ибо он деловито стряпал завтрак на моем керогазе, пустив для этого в ход мою сковородку, мои яйца, мою грудинку и м ой кофе. Он заметил, что я пошевелился, и посмотрел на меня.

— С добрым утречком, сэр, — вежливо сказал он. — Вам как яички приготовить?

Видимо, я за ночь обзавелся новым матросом. Однако у меня не сохранилось ни малейших воспоминаний, как это произошло, а если мой ум начал заходить за разум, признаваться в этом я не собирался.

— С добрым утром, — ответил я осторожно, — желтком вверх и не сильно поджаренные. Кофе черный.

— Есть, сэр. Сию минуту, сэр.

Тайна разъяснилась, пока мы завтракали.

Мой новый товарищ — звали его Уилбер — объяснил, что он моряк с Ньюфаундленда и на рассвете пустился в путь на восток к Сент-Джонсу, но тут увидел «Страстоцвет». Небрежный взгляд в окно подсказал ему, что перед ним корабль, замаскированный под джип, а потому с истинно моряцким компанейским духом он пригласил себя на борт.

Уилбер оказался ценнейшим приобретением. Он провел в море почти сорок лет — во всяком случае, так он сказал. Пока мы катили на восток в это утро по берегу могучей реки, он указывал мне на встречные суда и рассказывал всякие истории про их команды — истории, осмелься я их напечатать, превратили бы Генри Миллера в поставщика викторианских детских стишков.

Уилбер был прирожденным рассказчиком и ни на минуту не переставал плести кружева своих былей и небылиц, пока мы не пересекли Нью-Брансуик и не въехали в Новую Шотландию. К этому времени я просидел за рулем десять часов и утомился. Тут Уилбер предложил сменить меня у штурвала, заверив, что еще не построено судно, которым он не сумел бы управлять, и я с радостью поменялся с ним местами.

Я благодарно смежил вежды и заснул. Десять минут спустя «Страстоцвет» высвистал всех наверх треском, который явно возвещал конец вселенной. Уилбер столкнул нас с бортом огромного грузовоза, нагруженного бревнами по самую ватерлинию.

Выяснилось, что оба судна отделались самыми пустячными повреждениями, потому что крепкий носовой ворот «Страстоцвета» ударился о гигантскую тракторную покрышку, подвешенную, точно кранец, к борту грузовоза. Удар, пришедшийся по моей психике, гордости Уилбера и душевному равновесию верзилы, хозяина грузовоза, был много тяжелее; но ведь мы находились в Новой Шотландии и знали, чем исцелиться. Уселись все втроем на краю придорожной канавы, распили бутылочку рома и расстались задушевными друзьями. И я и водитель грузовоза удовлетворились объяснением Уилбера, который виновато признался, что хотя он способен управлять любым кораблем, когда-либо ходившим под парусами, но вот с моторными лодками ему дела иметь не приходилось.

Я сел за руль. «Страстоцвет» теперь двигался как-то странно, чуть боком, точно краб. Поскольку ни Уилбер, ни я механиками не были, мы не поняли, что его румпель (сухопутные крысы назвали бы это рулевой тягой или еще чем-нибудь, столь эзотерическим) сильно погнулся. Через час-другой я с этим полностью свыкся — в отличие от встречных машин. Они словно бы не могли решить, какое направление мы выбираем, и многие съезжали на гаревую обочину, пропуская нас.

Начало смеркаться, и мы обнаружили, что наши электрические носовые огни столкновение тоже вывело из строя, но зато наши ходовые огни были хорошо заправлены керосином, мы зажгли их и смогли поехать дальше, хотя и снизив скорость.

И тут я вынужден заметить, что новошотландцы, некогда знаменитые мореходы, видимо, поутратили дух своих предков. Во всяком случае, суда, встречавшиеся нам после наступления темноты, словно бы понятия не имели о правилах, как расходятся бортами. Мы приближались к ним, наш фонарь на правом борту был пылающе-красным, на левом — пылающе-зеленым, а они шарахались, словно повстречали «Летучего Голландца». Некоторые подавали сигналы бедствия столь голосисто, что нам оставалось лишь бросить якорь до конца ночи, как мы и сделали в деревушке Пагуош.