Артуро Перес-Реверте - Тайный меридиан

Солнечное пятно медленно покачивалось на веснушчатой коже Танжер. Это было маленькое пятно, оно поднималось и опускалось вместе с бортом «Карпанты», но убежало с ее спины и плеч, когда Танжер оторвалась от Коя, дыша еще прерывисто, широко открытым ртом. Ее волосы, выцветшие за те дни, что она провела в море, почти до белизны, особенно на кончиках, прилипли к потному лицу. От пота, струившегося по телу, блестел солдатский жетон на серебряной цепочке; соленая влага в ложбинке между грудями стекала маленькими ручейками, а на верхней губе и ресницах повисала капельками. Пилото сейчас находился на двадцатишестиметровой глубине, была его смена, а Кой, лежа на банке у самого трапа, ведущего на палубу, гладил влажное тело Танжер. Они обнялись прямо тут, совсем вдруг, когда Кой спустился сюда, чтобы положить свою неопреновую куртку и отереться полотенцем, после того, как полчаса разбирал завалы на «Деи Глории», а она прошла мимо, ненароком задев его. Вся усталость в одну секунду соскочила с него, она же стояла совершенно спокойно, разглядывая Коя с той молчаливой задумчивостью, с какой иногда смотрела на него; и через мгновение тела их сплелись со страстью, почти не отличимой от ненависти. Теперь он, в полном изнеможении, лежал на спине, она медленно, неумолимо поворачивалась на бок, отстраняясь от его потного тела, вместе с солнечным пятном, ее взгляд сразу же опять стал металлически-синим, синим, как морская вода, иссиня-черным, как черненая сталь, и был обращен вверх, к сиянию и солнцу, видневшимся в открытом люке. И тут Кой, не поднимаясь с банки, увидел, как она, обнаженная, поднимается по трапу, словно уходит навсегда. По телу его пробежала холодная дрожь, особенно холодно стало тем местам, которые хранили ее прикосновения; ни с того ни с сего он подумал: однажды наступит конец. Однажды она меня бросит, или мы умрем, или я состарюсь. Однажды она выйдет из моей жизни или я выйду из ее жизни. Однажды у меня не останется воспоминаний, а потом не останется и жизни, которая помогла бы их восстановить. Настанет день, и все уйдет неведомо куда, может, сегодня и есть тот последний день. И потому он смотрел, как она поднимается по трапу к люку и постепенно исчезает, он запечатлевал ее в памяти до мельчайшей детали. Он делал это очень тщательно, запоминал даже капельку семени, что скатилась по внутренней стороне ее бедра; достигнув колена, она попала в солнечный луч и загорелась, как янтарь. Потом Танжер исчезла из поля его зрения, и Кой услышал, как она прыгнула в море.

Ту ночь они провели на «Деи Глории», став на якоре.

Стрелка флюгера едва шевелилась рядом с лампочкой, горевшей на топе мачты, в спокойной воде, как в зеркале, отражались проблески маяка на мысе Палое в семи милях от них на северо-запад. На небе было столько звезд, что казалось, оно смыкалось с морем; их было так много, что найти известные не представляло никакого труда, и Кой сидел на корме, смотрел на них и проводил воображаемые линии, чтобы определить их точно. Летний треугольник начал подниматься к юго-востоку, и виден был след Волос Вероники – из всех весенних созвездий оно последним исчезало с летнего неба. В восточной стороне, на черном-черном фоне очень ярок был пояс Ориона, и если провести прямую к нему от Альдебарана через созвездие Большого Пса, эта прямая попадала в излученный восемью годами раньше свет Сириуса, двойной звезды, самой яркой на небе, расположенной там, где след Млечного Пути идет в южном направлении, через созвездия Лебедя и Орла. Весь этот мир небесных светочей и старинных мифов медленно вращался над его головой; и он, центр собственной сферы, был частью этого безмолвного и бесконечного мира.

– Больше ты меня не учишь различать звезды, Кой.

Он не слышал, как она подошла к нему. Не задев его, она села совсем рядом и опустила ноги на ступеньки лесенки на корме.

– Я научил тебя тому, что знал.

Она слегка пошлепала босыми ногами по воде.

Огонь маяка, в соответствии с заданными параметрами, периодически обрисовывал ее силуэт.

– Знаешь, мне хотелось бы знать, – сказала она, – что ты обо мне будешь вспоминать.

Она говорила совсем тихо, едва слышно. Это был даже не вопрос, а признание. Кой поразмышлял.

– Слишком рано, сейчас этого не узнаешь, – ответил он наконец. – Все еще не кончилось.

– Я спрашиваю, что ты будешь вспоминать, когда все кончится.

Кой пожал плечами, понимая, что она этого не увидит. Повисло молчание.

– Не знаю, чего ты еще ждешь, – через какое-то время сказала она.

Он по-прежнему молчал. Из каюты доносились радиошумы, было десять пятнадцать, и Пилото слушал метеосводку на завтра. Тень женщины не шевелилась.

– Есть дороги, – шепнула она, – которые мы можем пройти только в одиночестве.

– Дорогу к смерти, например.

– Об этом не надо, – попросила она.

– Умереть в одиночестве, помнишь? Как Зас…

Однажды ты мне сказала, что боишься, что так будет и с тобой…

– Не надо, помолчи.

– Ты просила, чтобы я был рядом. Я поклялся.

– Не надо.

Кой откинулся назад, лег на палубу; над ним простирался небесный свод. К нему склонился черный силуэт, заслонив собою часть звездной сферы.

– А что бы ты мог сделать?

– Дать тебе руку, – ответил Кой. – Проводить тебя, чтобы ты уходила не одна.

– Я же не знаю, когда это случится. Этого никто не знает.

– Поэтому я и хочу быть рядом. Чтобы выполнить свое обещание.

– Ты бы мог это сделать? Остаться со мной, чтобы выполнить свое обещание? Чтобы я уходила не одна, когда настанет мой час?

– Конечно.

Звездная сфера опять сияла перед ним целиком, Танжер выпрямилась и отодвинулась. Наверное, рассматривала черную воду. Или небесный свод.

– Что это за звезда?

Кой проследил направление черной вытянутой руки.

– Регул. Передняя лапа Льва.

Танжер, судя по всему, тоже откинулась назад, разыскивая царя зверей среди огоньков, что мигали в небе. Минуту спустя она снова зашлепала ногами по воде.

– Наверное, я тебя не стою, Кой.

Она сказала это едва слышно. Он закрыл глаза и медленно-медленно выдохнул.

– Это мое дело.

– Ошибаешься. Это как раз не твое дело.

Она умолкала, слышался только плеск воды. Она опять стала шевелить ногами в море.

– Ты хороший человек, – вдруг сказала она. – Правда хороший.

Кой открыл глаза, чтобы наполнились они звездами, помогли справиться с острой тоской, стеснившей грудь. Внезапно он почувствовал себя совсем больным. Он боялся шевельнуться, казалось, от малейшего движения боль станет невыносимой.

– Лучше меня, – говорила она, – и лучше многих, кого я знала. Жаль, что…

Она оборвала фразу, а когда заговорила вновь, тон был совсем иным. Жесткий, сухой, решительный.