А. Марченко - Диктатор

Надежда Сергеевна задумчиво помешала ложечкой сахар в стакане и, будто решившись на что-то отчаянное, выпалила:

— Так вот, мой муж старше меня на двадцать два года!

— На двадцать два? — стараясь скрыть изумление, переспросила Лариса,— Это тоже не беда. Правда, когда вам будет, скажем, пятьдесят, эта разница даст о себе знать.

— На столько вперед я и загадывать боюсь,— поежилась Надежда Сергеевна. Лариса поспешила прикрыть форточку,— Нет, нет, мне не холодно…— Она помолчала.— Да я и на один день загадывать боюсь…

— А хотите вина? — предложила Лариса и тут же попеняла себе: подумает Бог знает что! Предлагает, мол, выпить, чтобы развязать язык.

Надежда Сергеевна протестующе замахала руками:

— Нет, нет! Что может быть прекраснее вашего чая! К тому же у меня к вину стойкое отвращение.

— Почему же? У меня, кстати, сухое, грузинское. Я иногда не прочь…

— На то есть причины…— не стала вдаваться в подробности Надежда Сергеевна.

— А вы любите своего мужа? Извините, что вторгаюсь в ваши семейные тайны. Мы, женщины, любопытные существа…

— Люблю? Очень хочу любить его! А у него главное — дело. И я, и дети, и родственники — все где-то на обочине. А на главной дороге — он.

— Кто он у вас? Я в том смысле, какая у него профессия?

— Ну, он партийный работник. Из тех, кого называют профессиональными революционерами.

Эти слова очень заинтриговали Ларису.

— А я думала, вы знаете,— сказала Надежда Сергеевна.— Удивительно, как это ваш начальник не рассказал вам. Кстати, я никогда не была интриганкой, но хочу дать вам добрый совет: остерегайтесь его. Он скользкий человек. И к тому же гнет линию правых, хотя и притворяется. Самый настоящий двурушник.

— Я привыкла делить людей только на две категории,— сказала Лариса.— Порядочный человек — непорядочный человек. А за совет большое спасибо.

Надежда Сергеевна посмотрела на нее так, как обычно смотрят на наивную девочку.

— Хотите быть вне политики? Я тоже так пыталась делать. Увы, при нашей общественной системе ничего не получается… У вас ласковый муж? — вдруг без всякой связи с предыдущим спросила она.— Он не бывает с вами груб?

— Что вы! Мне кажется, он боготворит меня. Море ласки… Как бы не сглазить!

— Не бойтесь, я не сглажу. Просто порадуюсь за вас. А может, и позавидую. По-доброму, конечно. И надо вам подумать о детях… Не откладывайте!

— Андрей очень хочет ребенка. И почему-то девочку.

— А у меня есть девочка,— по-матерински ласково проговорила Надежда Сергеевна, будто ее дочка была сейчас рядом с ней.— Светлана, Светлячок. Ей уже седьмой год. А сын постарше.

— Как это прекрасно! Двое, да еще брат и сестричка.

— Да, это прекрасно,— согласилась Надежда Сергеевна,— Отец их очень любит. Правда, по-своему. Да и времени на них у него не остается… Ой, я, кажется, засиделась у вас. Пора бежать, а то, чего доброго…

Надежда Сергеевна не договорила и стала поспешно собираться. Мельком взглянула на себя в зеркало. Она была высокого роста, и ей пришлось немного пригнуться, чтобы увидеть свое лицо.

— Как я благодарна вам за этот вечер,— голос ее дрогнул,— Надеюсь, мы будем дружить?

— Конечно! — Лариса не скрывала своей радости.— Мне так недостает подруги. Я вас провожу.

Они спустились по каменным ступенькам лестницы и вышли из подъезда. Солнце уже пряталось за крыши домов. Невдалеке звенели трамваи. Надвигались легкие сумерки.

— А вы так и не узнали, кто же мой муж.— Надежда Сергеевна почувствовала, что не сможет уйти от Ларисы, не открыв свою тайну этой искренней и, по всему видно, хорошей женщине,— Я вам скажу. К чему скрывать, раз мы хотим подружиться? Все делают вид, что не знают. А муж мой… Вы, наверное, не сразу поверите… Сталин.

— Сталин?! — обомлела Лариса. Она предполагала все, что угодно, только не это. И в это единственное слово сумела вместить и страх, и изумление, и едва ли не отчаяние. Разве сможет она теперь, простая смертная, дружить с женой самого Сталина?

— Да, Сталин. Я думала, что вы изобразите ликование,— грустно улыбнулась Надежда Сергеевна,— а вы так испугались. Спасибо, я окончательно убедилась, что вы порядочный человек. До встречи?

И то, что Надежда Сергеевна произнесла эту фразу — «до встречи?» — как вопрос, а не как уже предрешенное событие, Ларисе показалось очень странным. Она хотела было уточнить, где и когда они снова встретятся, но Надежда Сергеевна уже стремительно удалялась от нее в сторону Покровки. Она шла решительным, по-мужски твердым шагом и, ни разу не оглянувшись, скрылась за углом.

Была уже глубокая февральская ночь, когда Сталин наконец закончил читать жизнеописание Юлия Цезаря и приготовился ко сну, хотя и чувствовал, что спокойно уснуть ему не удастся. Не потому, что кто-либо посмеет его разбудить: его послушные вассалы, даже если случится светопреставление, сообщат ему об этом лишь тогда, когда убедятся, что он окончательно проснулся.

Во всем была виновата книга о великом римлянине, которую он читал и прежде, но в разные периоды своей жизни воспринимал по-новому и поражался все новым, ранее не привлекшим его внимания открытиям. Каким же надо быть титаном, размышлял Сталин, чтобы заставить людей через тысячи лет воспринимать его как живого, чтить его, восхищаться им, славить его дела и победы и проклинать за то пагубное, что он принес своим соотечественникам, сделав себя пожизненным властителем их судеб. Ведь даже Наполеон после победы под Маренго, завоевавший менее чем за два года Каир, Париж и Милан, плакался Бурьенну, трясясь в карете, мчавшей его в Париж: «Если я завтра умру, через десять веков во всеобщей истории от меня останется не больше полстраницы». Жалкое кокетство! Слова, недостойные гения! Сталин был убежден, что после его ухода из жизни появятся на свет сотни, а может, и тысячи трудов историков, литераторов, публицистов, философов и дипломатов, которые будут или до небес превозносить его деяния, или же низвергать их в пропасть истории, сопровождая проклятьями за то, что он совершил, а себя за то, что волею судьбы их угораздило родиться и жить в одну с ним эпоху.

Вопреки предчувствию, что ночь для него будет мучительной и разгоряченный мозг не сможет отделаться от навязчивых мыслей о Цезаре, Сталин, едва голова коснулась подушки, тут же крепко уснул. Во сне он дышал глубоко и спокойно, как дышит человек, уснувший после праведных трудов. И если бы кто-то посмотрел на него со стороны, то уверился бы в том, что он проведет всю ночь в таком же тихом, безмятежном сне.

И вдруг, в предрассветный час, когда за окном еще было сумрачно и частые капли с таявших сосулек стали звучно падать на бетонную отмостку дачи, Сталин дико закричал, как кричат люди, увидевшие во сне нечто ужасное и понимающие, что им не спастись.