А. Марченко - Диктатор

— И все же самое главное не в том, какая марка машины предпочтительнее, тем более что в этом я ничегошеньки не смыслю,— откликнулась она, преодолев свою завороженную оцепенелость,— а в том, куда сейчас умчит этих слишком уж шустрых ребятишек этот ваш хваленый «плимут».

— Думаю, что они проведут праздник не хуже, чем мы, разве что на их столе не окажется соленых рыжиков,— загадочно сказал Тимофей Евлампиевич, не уточняя адреса, по которому направлялись Андрей и Лариса.

— Надеюсь, и мы тряхнем стариной! — оптимистично заявила Берта Борисовна.— Но что касается этих молодых людей, то бьюсь об заклад, они далеко пойдут! В их годы меня не возили на таких таратайках!

Шофер «плимута», одетый в кожаную куртку, всю дорогу молчал и ни разу не взглянул на своих пассажиров. Свет фар лимузина длинными щупальцами хлестал по нависшей над городом тьме. Лишь на Тверской тускло светились фонари, бросая косые пляшущие лучи на подъезды домов и вывески магазинов. Прохожих было мало. Редкие «эмки» шарахались от правительственного «плимута».

Когда машина въехала на Большой Каменный мост, Андрей сразу же догадался, что они едут к Дому правительства.

И впрямь, машина проехала под арку и на минуту остановилась у полосатой будки, примостившейся возле ворот. Из будки вышел огромного роста охранник в таком же огромном тулупе и, проверив у шофера пропуск, махнул варежкой, разрешая проехать. «Плимут» медленно обогнул тыльную часть дома и остановился возле дальнего углового подъезда.

— Подождите минутку,— сказал шофер и скрылся за тяжелой дверью.

Вскоре он вышел из подъезда вместе с другим человеком, тоже в кожаной куртке, видимо охранником, который открыл дверцу машины. Увидев Ларису и Андрея, сидевших на заднем сиденье, он вежливо поздоровался с ними.

— Пожалуйста, ваши документы,— так же вежливо попросил он.

Затем он снова ушел, вероятно чтобы проверить документы при свете, и вскоре вернулся.

— Я вас провожу,— сказал он еще любезнее.— Товарищ командарм ждет.

Андрей и Лариса вышли из машины и направились вслед за охранником. У дверей, к которым он их подвел, Лариса обратила внимание на номер квартиры: двести девятнадцать. Номер сразу же запомнился ей, будто бы это имело для нее какое-то особое значение.

Охранник нажал кнопку звонка и тут же исчез.

Дверь распахнулась. На пороге стоял Тухачевский. Глаза командарма празднично сияли, и Ларисе показалось, что он был таким же молодым, как и тогда, на фронте. Только прибавил в весе, раздался в плечах да, кажется, слегка отрастил животик. Был он одет в ладно сидящий на нем штатский костюм, в котором он выглядел не таким молодцеватым, как в военной форме. «Военная форма ему больше идет,— мелькнуло в голове Ларисы.— Вот уж прирожденный вояка». Миндалевидные глаза его горели все тем же юношеским отчаянным пламенем, одаряя всех, на кого он смотрел, светлым добром.

— Ага, попались! — с искренней радостью воскликнул Тухачевский, распахнув руки и готовясь обнять их.— Думали, что не разыщу? Да я всю планету обшарил бы, а разыскал! — хвастливо добавил он. Чувствовалось, что он был уже слегка навеселе.— Нинон! — позвал он.— Иди сюда поскорее! Пришли наши желанные гости!

Он пропустил гостей в большой холл, и тут же из дверей гостиной вышла худенькая черноволосая, очень миловидная женщина, прямо-таки аристократка с портретов прошлого века.

— Знакомьтесь,— сказал Тухачевский.— Это моя жена Нина Евгеньевна. А это, Ниночка, та самая геройская пара, о которой я тебе так много рассказывал. Представь себе, Лариса Степановна, можно сказать, воскресла из небытия. Мы все считали ее погибшей.

— Какое счастье, что вы приняли наше приглашение,— с теплотой, с какой обычно обращаются к хорошо знакомым и желанным людям, сказала Нина Евгеньевна.— Миша столько о вас рассказывал, что мне кажется, я вас давно знаю.

Тухачевский помог Ларисе снять шубку и, когда она в своем нарядном платье, розовощекая с мороза, предстала перед ним, не мог скрыть своего восхищенного взгляда.

Нина Евгеньевна перехватила этот взгляд, но ничем не выдала волнения, которое обычно испытывают женщины, когда в их душе зарождается даже малейший проблеск ревности. И Лариса подумала, что Тухачевский очень любит свою жену и это дает Нине Евгеньевне уверенность в нем.

«Как они подходят друг другу! — с доброй завистью подумала Лариса.— Что-то общее есть в их ярко выраженном аристократизме, обаянии и умении располагать к себе».

Она бегло оглядела квартиру. Стены в холле были расписаны под шелк, на потолках — лепнина, изображавшая цветы и фрукты. Все, что было в холле: напольные вазы, диван, зеркала — все было расставлено со вкусом, две картины, кажется французских мастеров, висели на стенах.

Хозяева провели их в гостиную, где за большим круглым столом, празднично сверкавшим хрусталем и радовавшим глаз соблазнительными яствами, уже сидело несколько человек. Вглядевшись в них, Лариса ахнула:

— Да здесь же наш начдив! Товарищ Гай!

Она не успела сделать и шагу. Гай, как коршун, налетел на нее, схватил в охапку.

— Вот так встреча! Не верю! — гортанно вскричал Гай.— Михаил Николаевич всех обхитрил! Он скрыл от нас, что вы приглашены к нему!

— Новый год не может обойтись без сюрпризов! — довольный тем, что ему удалось достичь такого эффекта, воскликнул Тухачевский.— Считайте, что мы снова в салон-вагоне на станции Охотничья!

— Нет, я не смогу отмечать Новый год в окружении таких красавиц, как Нина Евгеньевна и Лариса Степановна! Отпустите меня немедленно, товарищ командарм! — бушевал Гай.— Они же способны свести с ума!

— Мужайтесь, Гая Дмитриевич,— рассмеялся Тухачевский.— Такой храбрец и вдруг испугался двух невооруженных дам.

— Женская красота страшнее танков и пулеметов,— не унимался Гай.— Лариса Степановна, вы — как птица Феникс, возникшая из пепла! Я все еще не верю, что это вы!

— «И, цепи сбросивши невольничьего страха, как Феникс молодой, воспрянет Греция из праха!»— неожиданно процитировал Рылеева невысокий щупловатый человек с окладистой темной бородой, сидевший в дальнем углу.

— Ян Борисович у нас большой мастер читать стихи,— сказал Тухачевский.— У него не мозг, а вместилище знаний. Но Лариса Степановна, позвольте вам заметить, ничуть не похожа на мистическую птицу. Та лишь раз в пятьсот лет доплетала из Аравии в Египет, а Лариса Степановна сумела прилететь к нам через пятнадцать лет. Но с одним я согласен: феникс — символ возрождения. И всегда эта птица возникала из пепла молодой и прекрасной.

Андрей внутренне ощетинился: похвалы, которые обрушивались на его Ларису со всех сторон, начинали зажигать в нем ревность. Лариса с тревогой посмотрела на него: как бы он не натворил здесь чего-нибудь несуразного, как тогда, в салон-вагоне командарма.