А. Марченко - Диктатор

— Зачем ему понадобился Смольный?

— Пока выяснить не удалось. Есть предположения, что ему понадобились какие-то документы, находившиеся в его рабочем кабинете. Возможно также, что он хотел зайти к Чудову и побывать на совещании, которое тот в это время проводил. Николаев же около пятнадцати часов дня прошел через пост охраны и зашел к секретарю обкома Угарову, попросил у него пропуск на партактив. Угаров ему отказал. Николаев вышел и болтался в коридоре, сидел на подоконнике. И когда увидел идущего по коридору Кирова, выстрелил в упор. Киров был сражен наповал.

— А охрана?

— Борисов шел далеко позади Кирова. Сотрудника НКВД, который должен был дежурить в коридоре, не оказалось. И все четыре человека охраны тоже отсутствовали.

— Сволочи! Ротозеи! Это называется высокой большевистской бдительностью! — вспылил Сталин.— Сколько раз я предупреждал товарища Кирова. Он всегда недооценивал охрану своей персоны. И недооценивал козни классового врага. Доигрался.

Он долго не мог успокоиться.

— Хорошо,— наконец сказал он.— Хватит с меня ваших подробностей, вы и так уже доказали, как не надо работать. Мне важно знать главное: кто стоит за спиной убийцы?

Ежов вскочил со своего места:

— Разрешите мне, товарищ Сталин.

Сталин едва приметно кивнул головой.

— Нами, товарищ Сталин, разрабатывается несколько версий. Первая: Николаев выполнял директивы ленинградской оппозиции. Вторая: убийство организовано Троцким из-за рубежа. Не исключена и третья версия: Николаев мог быть связан с белоэмигрантами, которые пробрались в Ленинград с целью убийства Кирова. Следующим актом мог быть террористический акт, направленный лично против вас, товарищ Сталин. Кроме того, некоторые факты подводят нас к еще одной версии. Можно предположить, что Николаев действовал в одиночку. Он был очень озлоблен на Кирова, ревновал к нему свою жену.

Чем больше версий излагал Ежов, тем сильнее мрачнел и мрачнел Сталин.

— Товарищ Ежов,— ледяным тоном произнес он.— В этих ваших так называемых версиях вы будете копаться пятьдесят лет и так ничего и не выясните. Вы же не писатель-фантаст. И не автор детективов. Сколько еще версий крутится в вашем воспаленном воображении? Вы рассуждаете как типичный политический слепец. Между тем не надо обладать гениальным мозгом, чтобы и без всякого следствия утверждать, что убийство Кирова — дело рук не просто какой-то абстрактной оппозиции, а совершенно конкретной оппозиции. Это дело рук троцкистско-зиновьевского центра, который благодаря попустительству наших бездарных чекистов пустил свои корни как в Москве, так и в Ленинграде. И не придумывайте больше никаких сомнительных версий. Иных версий просто не существует, более того, не может существовать в природе.

— Мне все понятно, товарищ Сталин! — восторженно отчеканил Ежов, просияв улыбкой младенца. Он готов был сейчас рыть землю носом, но добраться до логова троцкистов и зиновьевцев, чтобы изобличить их и воздать им по заслугам.

— Учтите,— добавил Сталин,— что эти наймиты империалистических разведок пустили свои корни по всей стране. Не должно остаться ни одного города, ни одного села, ни одной квартиры, которые бы вы не просветили своим чекистским рентгеном.

— Есть, товарищ Сталин! — с той же восторженностью воскликнул Ежов.

Сейчас он был схож со скаковой лошадью, которой хозяин дал хороших шенкелей и которая вихрем, не разбирая дороги, понеслась вскачь.

Тот злосчастный день, в который был убит Сергей Миронович Киров, стремительно и беспощадно проложил роковую черту в жизни великой сталинской империи. Эта жизнь уподобилась двум параллельным линиям, простирающимся в бесконечном пространстве, чтобы никогда не пересечься между собой. Одна жизнь была открытой и прозрачной, видной и слышной всем прежде всего потому, что о ней со всех страниц, захлебываясь от восторга по поводу все новых и новых побед в строительстве социализма, рассказывали газеты, а из репродукторов о том же самом вещали дикторы, историки, поэты и прозаики, артисты и композиторы, ученые и военные, рабочие и колхозники, пионеры и октябрята и даже малышня из детских садов и яслей. Эту жизнь рисовали в патетическом раже многочисленные ораторы со всех трибун — от главной трибуны в Кремлевском дворце до самой ничтожной трибунки в какой-нибудь глухомани. «Спасибо товарищу Сталину за нашу счастливую жизнь!» — эти слова стали паролем каждого, кто хотел считать себя патриотом.

Вторая жизнь была невидимой, скрытой, окруженной непроницаемой тайной, страшной и бесчеловечной. Об этой второй жизни не было ни единой строчки в газетах, о ней молчало радио, о ней безмолвствовал народ. Литераторы сочиняли книги, в которых никогда не появлялось ни одного персонажа из этой, второй жизни; историки вели летопись страны, в которой не было даже упоминания о ГУЛАГе; художники не смели и подумать о том, чтобы нарисовать портрет заключенного и тем более человека, приговоренного к высшей мере наказания; композиторы сочиняли песни, в которых прославляли чекистов, отсекавших мечом голову у фашистской гадины; о ней, этой второй жизни, лишь иногда по большому секрету делились друг с другом, преимущественно ночной порой, на кухне самые отчаянные смельчаки. Молчали о ней и те, кто по своему служебному долгу прикасались к этой второй жизни, а то и вершил ее, придумывая и изобретая самые невероятные, фантастические методы, позволявшие делать ее, эту жизнь, и вовсе недоступной для людских глаз и ушей. И получалось так, что знали об этой горестной, полной мук и страданий жизни, сравнимой разве что с муками и страданиями, испытываемыми в аду, только те, кто попадал в эту жизнь, попадал не по своей воле, а по воле тех, кто не мог обойтись без того, чтобы не ввергнуть едва ли не треть народа в ужасы этого дьявольского бытия. Эта вторая жизнь, собственно, и не могла называться жизнью, скорее, это было состояние смерти, для одних уже свершившейся, для других — ожидаемой и неизбежной.

Первая, жизнь состояла в том, что на виду у всех страна кипела, бурлила, смеялась, мечтала и надеялась, грозила всем своим врагам, упивалась своей непомерной гордыней, наводя страх на соседние государства своим безудержным оптимизмом и боевым задором, своим неукротимым желанием превратить весь мир в свое подобие с помощью пожара мировой революции; яростно горланила лозунги, заранее заготовленные на все случаи жизни на Старой площади и одинаковые для всех, прославляла без устали Сталина, объявляя его величайшим и самым гениальным вождем не только своей страны, но и всей планеты Земля; орудуя тачками и носилками, лопатами и кирками, ломами и мозолистыми руками, в фантастически короткие сроки возводила на реках плотины электростанций, готовясь в ближайшей перспективе и сами эти реки повернуть вспять; строила заводы-гиганты, с конвейеров которых под гром оркестров сходили первые автомобили, тракторы, танки и самолеты; в поте лица своего выращивала хлеб, выдавала на-гора уголь, рождала новое племя рекордсменов труда — стахановцев, покоряла Северный полюс, устремлялась на помощь героической Испании. Физкультурники устраивали грандиозные фантастические представления на Красной площади, а летчики — такие же фантастические парады на Тушинском аэродроме; красноармейцы звучно, так что содрогалась вся Европа, а эхо долетало и до Америки, печатали шаг по кремлевской брусчатке; смелых сталинских соколов Чкалова, Байдукова и Белякова, перемахнувших через Северный полюс, восторженно, хотя и сомневаясь в реальности свершившегося, встречала гордая и не очень-то благосклонная к «русскому сфинксу» Америка…