Антон Дубинин - Рыцарь Бодуэн и его семья

В такую тягость… Наверное, себе я был даже тягостнее, чем другим.

Даму — то есть тебя, Мари — сразу же оставили во внешнем дворе, не пуская во внутренние покои дома. Молодой «полукрест» — мирской служитель ордена с половиной иоаннитского креста на одежде — объяснил, что это не из непочтения, но из нежелания смущать братьев. Им же запрещено даже глаза на женщину поднимать, потому как иоанниты — в первую очередь монахи. И ежели есть способ избежать соблазна, то надобно избегать, тем более что дама ваша, сказал полубрат, молода и хороша собой.

Я невольно вздрогнул. Так-то, возлюбленная. Мне стоит уже сейчас начинать учиться не поднимать на тебя глаз…

Полубрат проводил тебя к каким-то службам во дворе, чтобы ты подождала окончания разговора, укрывшись от солнца. Я затылком чувствовал твой напряженный, почти умоляющий взгляд — «ну посмотри на меня! Посмотри!» Но постарался не обернуться, чувствуя, как уводят тебя от меня — или скорее, меня самого от прежней жизни — уводят, будто уносят мертвого.

Полутемный, монастырского вида дом командорства и внутри оказался сущий монастырь. Все как положено — трапезная, клуатр, церковь, а на втором этаже, должно быть, дормиторий. Кое-где нам встречались клирики в черном, рыцари — тоже в черном, мирном одеянии с белыми крестами, почти все с опущенными глазами, молчаливые — как будто с солнечного дня мы попали во мрак катакомбы. Нас ввели в приемную — наверное, это и была зала капитула — и велели подождать. Обещали позвать приора. Мы сели на край одной из деревянных скамей, что стояли по стенам — и ждали, не глядя друг на друга. Подняв глаза, я сразу же наткнулся на огромное черное Распятие на стене. Снова тут Ты, Господи! И голова не опущена — повернута страдающим, но таким спокойным лицом прямо ко мне.

«Разве я море или морское чудовище, что Ты поставил надо мною стражу? » [57] Иов 7, 12. Отвернись, я Тебя умоляю! Не смотри! Разве мало Тебе, что я погубил свою душу, чтобы еще и беспрестанно судить меня? Я и так — добыча ада, песок утекающий, персть праха…

А на стене, неподалеку от Распятия, надпись латинская.

Зачем я не забыл латыни еще много лет назад?..

В зале-то было посветлей, чем в коридорах, но все равно в узкие окна вместе со светом солнца лилось что-то еще… противоположное свету, если можно так сказать.

Явился наконец приор — или командор? Тогда я еще не знал разницы. На самом-то деле мне повезло: это действительно был не просто командор, а приор, глава Великого Приорства Шампань. Так как именно в шампанском приорстве я и родился, мне в любом случае пришлось бы его разыскивать — а тут повезло, приор сам собой случайно в Провене оказался! Он сказал, что по счастью не уехал ранее, потому как приболел; должно быть, на то была воля Божия, чтобы нам повстречаться сегодня, потому что Господь ведет вас, мессир, в Орден Госпиталя для Своего служения. Взгляд пожилого рыцаря Госпиталя — высокого, в теле, но не тучного, с седыми висками и бородой — приветливо остановился на моем брате Эде. Должно быть, понадеялся иоаннит, что именно этот видный, крепкий человек и собирается принять у них постриг. Но Эд быстро его разочаровал, потому как встал с хмурым поклоном, представляя меня — «Того самого дворянина, о котором вас, отче, должен был упредить монсиньор епископ…»

— Я не отец, мессир, а лишь смиренный брат, — улыбнулся приор, делаясь еще лучше. — Отцами у нас надлежит называть разве что братьев капелланов, во священников рукоположенных.

Глаза у него были маленькие и темные, но внимательные, сверлящие меня, как буравчики; а то, что он выглядел несколько больным — бледным и осунувшимся — добавляло его облику благородства. Акцент в речи слышался шампанский, хотя по виду рыцарь мог быть и испанец, и из Лангедока. Но все, что было в приоре хорошего, мне тогда показалось сплошным лицемерием и ложью. Крепкая фигура — признак излишеств в пище, наслаждений властью; болезненная бледность — знак порочности; внимательный взгляд — въедливость не хуже епископской; приветливость — желание заманить нового человека под свое начало; лохматая борода — известная госпитальерская неопрятность…

Он сказал, что архиепископ в самом деле предупредил о дворянине, с которого снял отлучение, дабы тот в знак покаяния вступил в святой Иоаннов орден. Человек уже два дня как передал в командорство мои приходские бумаги, доказывающие благородство происхождения — достаточное, чтобы быть принятым в Орден. К Святому Иоанну не принимают всяких лиц сомнительного происхождения, или же незаконнорожденных; я же, по приходской книге, как со стороны мессира Эда, так и со стороны матушки сиял незапятнанной родословной. Хоть на что-то в этом мире господства денег еще годится родословная. Приор спросил, рыцарь ли я. Я ответил, что нет. Приор снова улыбнулся, наклоняя большую голову:

Мол, возможно, это и к добру. Когда светские рыцари в Орден приходят, в них еще остается много мирской надменности, их статусу в миру приличествующей; подчиняться неспособны, целомудрием гнетутся. Оруженосец же к повиновению привык, гордыня в нем еще не выросла. А вы, коли дамуазо, так у нас рыцарские шпоры и заслужите. Вы ведь не донатом собираетесь сделаться, а, насколько я понял, вступить в Госпитальное братство на веки вечные, приняв три обета?

Да, сеньор, именно так, кивнул я. И удержался от вопроса — что, по-вашему, если кусок дерьма в человеческом обличье, вроде меня, украсить шпорами, он станет меньше вонять?

Что же, мы договорились, сказал брат приор. Теперь надобно собрать капитул братьев и перед всем собранием прочитать вам устав; а потом уж, если братья согласятся вас принять, перед капитулом вы изъявите свою чистосердечную волю, желание и просьбу. По взаимному согласию назначим срок обряда принятия — на этой же неделе, но так, чтобы вы успели подготовиться. Отпущение вы уже получили от монсиньора епископа, значит, перед нашим капелланом нынче исповедаться не придется. Так как вас надлежит скорее за Море переправить по епископскому приказу, то послужите вместо срока послушания у нас до весны при больнице, а потом в апреле с новой же партией рыцарей поедете в Святую Землю. В саму обитель святого Иоанна в Акконе, что есть для христианина великая честь.

Мой брат Эд, посопев, решился на вопрос — не надо ли чего платить по вступлении в Орден? История о двухстах ливров, видно, до сих пор бередила его сердце. Приор малость нахмурился и ответил — мол, пожертвуйте на нужды Госпиталя, сколько захотите, ради больных. И, разумеется, придется вашему брату полную экипировку справить. Не менее двух коней, полный доспех и вооружение. Ежели есть у него свое состояние — то, разумеется, с учетом прав остальных родственников кой-какую движимость не мешает пожертвовать, на свое усмотрение. А с земельным наделом — это уж как Бог пошлет, но очень многие рыцари, принося обеты, обещают духовным завещанием все свое достояние на благо Ордену…