Антон Дубинин - Рыцарь Бодуэн и его семья

— С кем имею честь, добрый человек?

— Ты что, не помнишь меня? — искренне изумился тот. На лице милого человека написалось такое огорчение, что я изо всех сил попытался его припомнить. Что-то внутри меня ясно говорило: подобную рожу я так скоро не забыл бы.

Он же продолжал сетовать на мою забывчивость, даже потянулся через стол и дружески пожал мою руку, почему-то называя меня красивым, но вовсе чуждым именем Андре. Мне было грустно разубеждать его — бедный малый, похоже, всерьез принял меня за своего старого знакомого, с которым они вместе много странствовали и пивали. Но правда дороже всего, и я признался ему, что вовсе не являюсь тем, за кого он меня принимает. Чернявый сильно огорчился. Он встал и горячо извинился, что так нагло побеспокоил меня и даже угостился моим вином. Я утешил его, сообщив, что каждый может обознаться, и многие мои друзья, достойные люди, поступали ровно также — вовсе не со зла! А также предложил ему в утешение выпить еще чашечку вина.

Чернявый воспользовался предложением, причем любезно налил и мне самому. Я было обрадовался, что знакомство состоялось так просто и естественно; самое время завести разговор о том о сем! Молодец, похвалил я себя, ловкий человек: первый день в городе, а уже обзавелся новым другом! Тот охотно шел на сближение; звали его, оказывается, Робер, и был он не кто-нибудь, а Парижский студент, отправляющийся домой на вакации — не куда-нибудь, а в Труа! Вот какая редкая удача! Знакомство весьма полезное: студенты, как я слышал, многое знают, потому что многому учатся, и уж кто-кто, а Робер мог дать мне немало полезных советов, а то и позвать с собой — мне же все равно надобно в Труа, к графине Бланке. Выдавать своего горестного положения я никому не собирался, даже такому славному парню, просто сообщил, что я направляюсь ко двору графини. Чем дальше, чем больше мне нравился Робер — я недоумевал, чего я на него сперва так взъелся? Ну, не красавец, так мне ж на нем и не жениться! Мужчине красота не особенно нужна, мужчина лишь бы верный был и добрый. А доброты у Робера не занимать: он пересел на мою лавку, чтобы удобнее подливать мне вино, и участливо обнял за плечи, так по-дружески расспрашивая, зачем же мне к графине. Я уже готов был сказать ему — ну, не самое главное, но хоть кое-что. Облегчить душу, сообщив, что меня хотят убить и я бежал от преследования. Не обязательно сообщать в первый же день знакомства, что меня возненавидел собственный отец…

Но тут произошло что-то непонятное. Студент Робер как раз поглаживал меня по плечу, кивая в такт моим словам — и тут он начал приподниматься в воздух, и лицо его, и так не особенно красивое, странно перекосилось. Я уже изрядно напился и потому не сразу заметил причину: дело в том, что Робера попросту поднимали с лавки за шиворот. И тот, кто его поднимал, казался настоящим великаном: человек-гора, больше даже, чем мессир Эд.

Я, как дворянин, вскочил, чтобы вступиться за нового друга. Мне на плечи кто-то надавил, и я снова сел. Робер выкручивался из сильных рук, но почему-то не звал на помощь, и вообще вел себя очень странно. Я решил спасти товарища и заголосил было: «На помощь! Робера бьют!»

Широкая и горячая ладонь закрыла мне рот.

— Заткнись, — убедительно сказал человек, надавливая мне на спину коленом. — Дурак ты маленький. Тебя грабят среди бела дня, а ты ушами хлопаешь. Какой он тебе Робер? Он такой же Робер, как я — сарацинский шах Нуреддин. Если не будешь орать, отпущу тебя, и поговорим. Ну как, будешь слушать?

Мой новый друг Робер вовсе не протестовал против насилия. Он кривился и морщился, но не делал никаких попыток освободиться. Это так поразило меня, что я потрясенно кивнул. Ладонь невидимого собеседника была такая большая, что закрывала мне пол-лица.

Он тут же опустил меня и перемахнул через скамейку длинными ногами, чтобы усесться напротив меня. Странный парень — смуглый, насмешливый, с чуть раскосыми глазами и спутанной гривой темных вьющихся волос. Тоже не особенно чистых. Только этот, в отличие от Робера, сразу показался мне весьма красивым.

— Пусти его, Понс, — приказал он большой, огромной фигуре, державшей за шкирку ненастоящего Робера. Тот встряхнулся, как ни в чем не бывало, и присел на краешек скамьи.

— Познакомься, паренек, с паразитом Грязнухой Жаком, — кивнул на него красавец. — И заодно проверь свои деньжата, посмотри, сколько у тебя этот «Робер» успел вытащить.

Имя «Робер» он произнес с явной насмешкой. Лже-Робер покраснел и хотел что-то сказать, но промолчал.

Я спохватился наконец и понял, что денежка, которую я катал по столу, бесследно исчезла у меня из рук. Я схватился за капюшон — сквозь подкладку нащупалось едва ли одно денье, но никак не три! Наконец-то глаза мои раскрылись: еще немного — и вор перестал бы обнимать меня так ласково, потому что выпотрошил бы через дырочку в подкладке все до последней монетки.

— Три денье не хватает! — растерянно сообщил я, не зная, куда девать глаза. Надо ж было так глупо себя повести — как последний ребенок! Доверился первому же проходимцу! Знал же, знал об опасностях городских нравов, и про воров мне тоже немало рассказывали… Правильно теперь делает этот длинноногий нахал, что смеется надо мной, вон как лыбится, во весь рот. Я и в самом деле должен быть смешон, пьяный деревенский простак!

Длинноволосый молча взглянул на Грязнуху, как он назвал неприятного вора — и тот без единого звука выложил на стол две блестящие монеты.

— Еще одна.

Грязнуха выложил и последнюю — с тяжелым вздохом. После чего злобно отвернулся и придвинул к себе мой еще не до конца опорожненный кувшин.

— Грязнухой ты, Жак, был — грязнухой и останешься, — сурово сообщил ему длинноволосый. — Смотри, потреплют в аду твою грязную душонку за воровство. Поставь-ка вино на место, ты и так уж бедного птенчика на выпивку нагрел.

Жак повиновался; больше всего меня поражало, что он так безоговорочно повинуется. Неожиданно я испытал страх: кому может подчиняться вор, как не еще большему вору? Из-за Жака я мог потерять четыре денье, а из-за этого парня как бы мне не лишиться последней рубашки. А то и своей светловолосой головы! Так я, запоздало протрезвев, запоздало же начал осторожничать.

— Смотри у меня, — продолжал оратор, — этот раз был третий. А я до трех раз терплю, ты сам знаешь. Потом… пеняй на себя. Понял?

Жак неохотно кивнул. Длинноволосый какое-то время смотрел на него, потом без предупреждения врезал ему кулаком по затылку. Я невольно охнул и сморщился — очень я не любил, когда бьют людей, даже воров. Жак крякнул и ткнулся подбородком себе в колени. Большой парень по имени Понс, что поймал вора за шкирку, одобрительно заурчал. «Так ему, воряге», одобрительно сказал кто-то еще у меня из-за спины.