Антон Дубинин - Рыцарь Бодуэн и его семья

Решив не вдаваться в особенности Аймерикова вероисповедания, я попытался оспорить имя франка по отношению к себе и притом защитить честь северных архитекторов; вот в Реймсе, где «божественный елей королей» хранится, собор не хуже этого, да и в Шартре, и в самом Париже — не длиннее, так выше можно церковь найти. Хоть то же Сен-Денийское аббатство взять, резное такое, как волшебный ларец из стекла… Впрочем, Иль-де-Франсские названия дурно подействовали на Аймерика — он помрачнел и пробурчал сквозь зубы: «А говорит еще, что не франк…»

Некоторые встречные окликали Аймерика — он не останавливался, только кивал им, стараясь односложно отвечать на вопросы. Двойственность нашего с ним положения смущала моего храброго пленителя куда больше, чем меня. «Аймерик! Это ты? Кто это с тобой?» «Эй, Аймерик! Ты не знаешь, что там с вылазкой? Все ли хорошо?» В результате опасный квартал — где слишком часто окликали — мы преодолели быстрой рысью, и пожелал того Аймерик, сам припустив с конем в поводу и прикрыв капюшоном лицо. Дядя Мартен, бормотал он, вот дядя Мартен зря попался по дороге. Сейчас сплетни по всей улице разнесет, да такого насочинит — потом людям на глаза не покажешься.

— Эй, Аймерик, отца ищешь? — спросил, вымученно улыбаясь, бородатый человек у входа в капитул. Он стоял на ступенях, разговаривая одновременно с несколькерыми — с двумя всхлипывающими женщинами, которые его о чем-то упрашивали, он же отказывал; с высоким рыцарем с рукой на перевязи, на которой проступали пятна крови; и с каким-то невзрачным приземистым человеком, который, похоже, при своей невзрачности был тут самым главным. Я узнал усталого бородача — мне уже приходилось его однажды видеть, в посольстве, что приезжало от Тулузы в нашу ставку под Монтобан.

Да нет, эн Матфре, берите выше, мне нужно к нашему графу, ответствовал Аймерик. — А что отец? Здесь?

Здесь, был ему ответ, только он занят сейчас, да и до графа тоже не доберешься, нашел время. Ты что, новостей не знаешь? С нашей стороны больше сотни погибло, город переходит на осадное положение, не до тебя сейчас, парень. Ступай, ступай-ка домой, порадуй мать, ведь ты, я погляжу, не ранен.

Я заметил, что бородатый эн Матфре еле держится на ногах. Чтобы подбодрить себя, он то и дело прихлебывал из пузатой фляжки. Тут же позабыв про Аймерика, он снова повернулся к низенькому человечку, в то время как раненый рыцарь выругался, плюнул и побежал внутрь капитолия.

Эй, стой, крикнул было эн Матфре ему вслед — да куда там. Вот видите, эн Бернар, обратился он к невысокому — видите, какое у них у всех настроение, у людей Раймон-Рожера. В стенах мы их никак не удержим, пускай делают что могут — приводят своих людей со всего Сабартеса, хоть из самого Фуа, оставив его без охраны. Только помяните мое слово — обломав зубы о Тулузу, Монфор пойдет не куда-нибудь, а на земли Фуа, и останутся старый и молодой графы без единой крепости, да я еще слышал, что граф отдал франкам заложником своего сына?

Эн Матфре, у меня важное известие, — не отставал неотвязный Аймерик. — Этот вот человек, — он кивнул на меня, — был мною привезен из стана франков, он и сам-то франк, хочет важное графу Раймону сказать.

Эн Матфре обернулся, скользнул по мне замученным взглядом.

— Говорю же, занят граф, но попробовать можешь. Что, неужели пленного взял? Тогда обожди здесь, снаружи, как граф выйдет — обратись к нему, вдруг послушает.

— Нет, нет, я не пленный, — запротестовал я по-провансальски, но бородач уже забыл о нас, его окликнул кто-то еще, подбежавший с некоей грамотой в руках. Едва ли не силой стащив меня с коня, Аймерик едва позаботился прикрутить поводья к длинной коновязи.

— Эх, чтоб тебе пусто было, сколько возни с тобой! Графу, думаешь, больше делать нечего, только с тобой болтать? Нас и внутрь-то не пустят, небось все консулы в главной зале заседают, и графы там же, все три — впрочем нет, два, один-то здесь, — он бросил взгляд на невысокого человека рядом с эном Матфре. — Тоже мне, шпион. Очень ты кому нужен.

Я и сам чувствовал схожим образом; внутри меня медленно, но верно собиралась паника. Суетящийся перед долгой осадой огромный город — не то самое место, в котором следует сообщать графу о своем — весьма сомнительном — родстве. Как-то иначе я себе это представлял… когда представлял… Там мы непременно оказывались вдвоем — я и мессен Раймон, Тулузский граф. Спокойное лицо, освещенное мягкой скорбью. «О, госпожа моя Амисия… Она и впрямь мертва? Подойдите ко мне, сын, дайте взглянуть поближе на ваше лицо. Да, это ее черты…» Смуглая горячая рука, ложащаяся на мое плечо. И медленная капля, сползающая по вертикальной морщинке смеха на щеке…

Вряд ли мне даже удастся увидеть графа Раймона. Не то что — обратиться к нему наедине. И самое ужасное, еще ни разу не приходившее мне в голову: а что, если он вовсе не помнит мою мать?

Аймерик. Он по крайней мере был настоящий. Меня тошнило — наполовину от голода, наполовину от страха. Аймерик ткнул мне в руку что-то — как оказалось, флягу; я жадно попил — во фляжке эна Матфре, выпрошенной моим пронырливым другом, оказалось разбавленное вино. Тут только тело мое вспомнило, как оно жаждало воды с самого Эрса, и я высосал все до конца, обделив даже Аймерика. Человека, который почему-то заботился обо мне, хотя не было у него к тому никаких причин.

— Не бойсь, — неожиданно сказал тот, хлопая меня по плечу — по отбитому о землю плечу, получилось больно, но все равно весьма уместно. — Поговоришь ты с графом, не сегодня так завтра. Ты хоть кто таков? Драться умеешь?

— Оруженосцем [31] Ок — эскудье, фр. — экюйе. Оруженосец. служил. Умею.

— По-рыцарски или из лука?

— И так, и так. Меня всему учили.

— И скверно научили, — хмыкнул Аймерик, — помню, как ты по траве катался! Дворянин, что ли?

Ну да, изумленно согласился я, не понимая, к чему он клонит.

— Тогда в крайнем случае за тебя можно выкуп взять… если больше ни на что не сгодишься, — сообщил мой неунывающий друг. — Есть у тебя среди франков кто-нибудь, кто выкуп заплатит?

Брат, подумал я — брат, может, и заплатил бы, да ему нечем. Разве что ему мессир Ален поможет — все-таки своя кровь… Однако я твердо знал, что если не смогу остаться здесь — лучше мне будет и вовсе не жить. Так далеко ушел я из крестоносного лагеря в своем сердце, что сомневался, смогу ли, вновь оказавшись там, жить по-прежнему. Лучше пусть меня убьют на этой же самой осаде, сказал я себе, не очень представляя молодым своим разумом, как это на самом деле — быть убитым.

— Так как? Заплатит кто-нибудь выкуп или нет?

Я неопределенно пожал плечами.

…Он вышел из Капитолия довольно скоро — я успел только снять кольчугу, тяготившую отшибленные плечи, и задремать, сидя на сильно нагретых плитах. Сон на солнцепеке, да еще после нескольких глотков вина, разморил меня полностью — так что я не сразу понял, где нахожусь, когда Аймерик тряхнул меня за плечо. Я ткнулся носом в колени, поднял тяжелую голову.