Антон Дубинин - История моей смерти

Во дворе замка уже вовсю шел турнир, и потому на мосту толпились одни простолюдины. Рыцари все сейчас сражались, и во мне проснулась старая жажда — узнать, кто победит, посмотреть турнир, даже поучаствовать — хоть недолго… А ведь старина сэр Райнер, наверное, все еще чемпион! Старый добрый Райнер. Как я мог его не любить? Вот он сейчас удивится! Он ведь ездил меня искать, узнавать, жив ли я, даже заказывал заупокойную службу. Вместе с Алисой… Алисой! Вот бы она тоже оказалась тут! Пускай даже в цветах сэра Райнера, хоть его невестой — но как здорово было бы ее увидеть. Гаспар сказал — «дама очень плакала». Наверное, сейчас будет очень радоваться! И сэр Руперт тоже… И все наши — похабник Герард, Иордан — интересно, он не похудел? — и Гаррис, совесть компании! Меня просто переполняла любовь ко всем, всем, и не только к людям — к Старому Мосту, к турниру, к железным фонарям по сторонам арки входа. От любви мне стало жарко и очень легко. Это, наверное, и называется — «сгораю в любви».

Рей положил мне руку на плечо.

— Слушай, братик, я, конечно, понимаю… Но, может, ты перестанешь так уж плакать? Люди оглядываются — думают, у тебя горе… Все-таки Пятидесятница, праздник же.

Я провел рукой по лицу — оно оказалось все мокрое. Первый раз в жизни я рыдал не от несчастной любви, а от счастливой. Но ради брата я сделал усилие и плакать перестал. Мы назвали привратникам свои имена — мы с Реем и Марией, а Робин по-прежнему молчал, как простой сопровождающий — и они с поклоном развели скрещенные копья. Так мы въехали в просторный замковый двор и спешились, оставив коней у коновязи.

Там было очень красиво, на королевском дворе ристалищ. Кругом гирлянды цветов, пестрые навесы для дам и прочих зрителей, и высокая серебряно-золотая трибуна для судей. Конечно же, там сидели король и королева, и рядом с госпожой Агнессой — наш герцог Эриберт. Их золотые волосы ярко блестели, даже ярче, чем золотая парча их полога. Поблизости, как водится, пестрели цвета остальных герцогств. Но турнир казался еще красивее трибун! Мелькали цветные флажки и щиты, летали обломки копий, то и дело гудел рожок маршала — кого-нибудь из выбитых из седла рыцарей уводили с ристалища. На этот раз цвета двух турнирных партий были — у одной белый, у другой — алый. Как ни смешно, основные цвета наших с Роландом гербов. Белые побеждали — и неудивительно: среди них мелькала высокая фигура сэра Райнера. Щит он не носил — должно быть, порубили, а новый он пока не взял, и турнирный значок — белый, как у всех, но я узнал его по роскошному доспеху и по коню. Такой красивый, белоснежный с черной гривой, был еще только у короля.

Не стоит долго описывать турнир. И так понятно, какая партия выиграла. И кого из рыцарей суд признал победителем — он выбил больше всего противников и всех послал пленниками куда-то на дальнюю трибуну. Удивление ждало меня потом — когда сэра Райнера стали награждать. Король встал и объявил, улыбаясь, что награду вручит дама, сегодня получившая более всего пленников и милостиво даровавшая им всем свободу без выкупа ради святого дня. Все вопили и били в ладоши, как будто им обещали показать слона. Многие бросали в воздух шляпы, кто-то махал бутылкой вина так, что брызги летели в толпу. Маленькая фигурка в платье как огонек просеменила к королевскому навесу и приняла из рук сира Арнольда венок и кубок блестящих монет — и я сразу узнал ее, хоть и издалека, но просто по походке… И по медно горящей голове. Алиса! Я едва не закричал, пытаясь к ней пробраться через толпу (на трибуны мы не попали, потому что поздно пришли). Я обернулся на своих друзей — Мария изумленно раскрыла глаза, как будто себе не веря. И была у нее в лице некая горечь, которую я понял без труда. Ее сестра блистала на турнире с лучшим кавалером в нашем королевстве, а она, храбрая и верная Мария, стояла в толпе в совершенно не праздничном платье, с волосами, заплетенными в лохматую косу, рядом с неимущим рыцарем, за которого могла бы сегодня выйти замуж… Я собирался сказать ей что-нибудь ободряющее, но не успел. Потому что разом запели рожки маршалов турнира, и все умолкли — пьяные и трезвые, довольные и злющие. Потому что сэр Райнер в центре ристалища поднял руку, показывая, что намерен говорить.

Он был уже без шлема, и как всегда сиял, как солнышко. Алиса рядом с ним держала кубок и венок из серебряных цветов (интересно, куда Райнер эти венки девает? Над кроватью вешает, что ли? У него их штук двадцать уже…)

— Ваши величества, и сиры бароны королевства, и все благородные рыцари и дамы, — зычно начал Райнер. Я не мог разглядеть выражение лица Алисы и старательно всматривался. Но у нее на лице как раз лежал блик. — Благодарю тех из вас, кто поддерживал меня, и тех, кто переживал за моих противников. Прошу прощения у всех, кто из-за меня потерпел увечье или другое неудобство.

Ну, это обычная послетурнирная речь нашего чемпиона, подумал было я, переставая слушать. Но тут Райнер сказал кое-что еще.

— Моя леди ради святого праздника попросила меня отпустить без выкупа всех плененных мною на турнире. Мы с нею вдвоем, посоветовавшись, решили…

(Мелькнула искорка моей прежней вражды к этому человеку. Теперь они с Алисой будут выставляться вдвоем, изображая благородство, горько подумал я, кривя губы. Хорошо ли, что они теперь вместе?..)

— …Решили отказаться от приза и раздать его всем неимущим рыцарям, с которыми я сегодня встречался на ристалище. Этот дар мы сопровождаем просьбой молиться за упокой души нашего друга, сэра Эрика Пламенею…

(Что? Я сошел с ума?!!)

— …щего Сердца, доброго рыцаря, который мог бы славно ристать сегодня вместе с нами, но Господь забрал его к Себе слишком рано, не далее чем…

— Нет!! — услышал я свой вопль как будто со стороны. Как я оказался на ристалище — не помню. Это называется «ноги вынесли». Наверное, люди передо мной расступались. Не знаю.

— Я не мертвый, — выговорил я, едва ли не падая на сэра Райнера, от изумления отступившего прямо на хвост Алисина платья. — Я здесь. Я живой.

Алиса прижала ладонь ко рту. Всё, кажется, замолчало — или я малость оглох. Почему-то не зная, что еще сказать, я стоял в этой мешковатой котте и глупо смотрел то на нее, то на него, таких красивых и праздничных, и пытался улыбнуться. А они смотрели на меня. И тоже молчали.

И тут в тишине король поднялся со своего места. Когда он поднимается, наш король Арнольд, обычно все взгляды обращаются к нему — так было и сейчас; только Райнер с Алисой продолжали смотреть на меня. А я — уже на короля.

— Сэр Эрик, — выговорил наш сир, и взгляд его ненамного отличался от взгляда мальчика-виллана в лесу, простите такое богохульство. Взгляд этот означал одно — «Ты же умер! Что ты здесь делаешь?» Но у сира короля он продлился не более мига.