Антон Дубинин - Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 2

На миг он показался Бодуэну старым. Хотя на деле был ему ровесником, или даже младше на пару лет. И широченные плечи такие сутулые, потому что держат на себе всю крестовую затею. У Монфора, кажется, тоже где-то есть старший брат?..

Да, сказал Монфор. Да, мне не хватает союзников. Да, ты мне нужен. Не брат Раймона. А рыцарь по имени Бодуэн. Именно ты.

Даже если он сказал только «да», Бодуэн все равно поверил.

— А что с гарнизоном Монферрана? — Бодуэн слышал свой голос слегка со стороны, дело, должно быть, в предзакатной жаре. И в выпитом вине. Так само собой получилось, что он согласился на действие, которое как-то называется непонятно… То ли капитуляция? То ли предательство? Впрочем, какое там. Бодуэн никогда никого не предавал. Кого? Брата? Это невозможно. И потом, есть же еще…

Он смотрел на расплывающееся светлое распятие на столе, с усилием вспоминая, кто и зачем распял этого белого Человека. Ведь это очень важно, важнее всего на свете. Об этом он никогда еще не забывал, но иногда можно вспомнить то, что и не забывалось.

— Гарнизону, при условии, что они принесут клятву никогда не сражаться против меня — будет сохранена жизнь. Клятву на Писании.

Бодуэн вспомнил яростное от отчаяния лицо Раймона из Перигора. Раймон из Перигора ведь до сих пор уверен, что уже к следующему утру будет болтаться на виселице. А Юк де Брейль — завзятый катар…

— Жизнь — всем?

— Да.

— И еще, — Бодуэн сам поражался, что может ставить условия. Но что-то в лице Монфора говорило ему, что сейчас он может это делать. Потому что речь идет не о милости: о взаимной нужде. — И еще я хотел бы… При условии, что буду служить вам, конечно. Я хотел бы повидаться со своим братом Раймоном.

— Зачем?

— Попытаться склонить его на вашу… на нашу сторону.

«Понятно, Бодуэн. Ты хочешь сохранить выигрышный моральный счет — только турнир этот с самим собой, ты в любом случае проиграл. Ты хочешь иметь право — хотя бы пред собой самим — сказать, что ты сделал все, что мог. Что предательства не было, а если и было — то не с твоей стороны. Ты даже предавать хочешь честно, так? Или… что?»

Нет, ты хочешь другого, сказал Бодуэну давно мучивший его маленький голос внутри головы. Просто увидеть его еще раз, Раймона. Ты желаешь — да, попрощаться. Так?

Рыцарь Бодуэн провел рукой по лбу, стирая пот. На ладони остались грязные разводы. Это потому, что забыл умыть лицо, освободившись от шлема пару часов назад.

— Вы привязаны к брату? — спросил Монфор — неожиданно совсем другим голосом, и Бодуэн подумал, что ничего не хочет знать о его собственных братьях. Есть ли, нет — все равно. Он сцепил пальцы рук меж собою и ровным голосом солгал:

— Нет.

Монфор кивнул. Как быстро все решилось. Бог мой, кто бы мог подумать. Бодуэн, готовившийся умирать, теперь должен готовиться к чему-то совершенно иному, настолько иному, насколько это возможно. Нужно пойти к своим людям, сказать им, что он сдал Монферран, Монфор принял капитуляцию, все они будут жить. И в первый раз за несколько долгих унылых лет жизни в Монферране Бодуэн поймал себя на том, что думает о них как о своих людях .

— Поклянитесь, — Монфор встал и подвинул к рыцарю распятие. — И я поклянусь вам.

Бодуэн положил на него руку, осязая деревянную фигурку Распятого с каким-то детским тактильным изумлением — будто не трогал в жизни ничего похожего.

Клянусь именем Господа нашего Иисуса Христа отныне всецело принадлежать графу Симону Монфорскому как сеньору, принимать от него во владение земли и титулы, приходить на помощь по первому зову всегда и против всех…

Что теперь? Смотри, как крошится жизнь твоя, подобно сухому дереву, как раскрошилось бы это Распятие, если сильно сжать его в тренированной руке… Распить остатки вина на двоих? И спеть, обнявши друг друга за плечи, старую песенку Иль-де-Франса, из тех, что обоим им, и Симону, и Бодуэну, напевали в детстве кормилицы — если один начнет, другой непременно вспомнит и подхватит, как май пришел, и весел птичий хор, французских франков строй покинул двор, и первым мчит Рено во весь опор, до дома Арамбор… Прекрасной Арамбор… E Raynaut, amis!.. [5] «Увы, Рено, мой друг!» (oil) (пер. А. Парина).

В самом деле, кстати сказать, май на дворе. И франки скоро покинут этот двор. « Красавца Доэтта у окна над книгой мыслью вдаль увлечена… E or en ai dol! [6] «От горя увяну!» (oil) (пер. А. Парина). »

Или какие ему песни пели? О Карле и двенадцати пэрах?

И тут Монфор сделал нечто удивительное. Он улыбнулся и протянул Бодуэну руку. И тот ее принял, не промедлив ни единого мига. А в голове все — «E Raynaut amis»…

Увы, Рено, мой друг.

После Монжея, сгоревшего дотла, и после двух полностью перебитых гарнизонов — дело неприбыльное — мессир де Куси заявил, что карантен кончился, и засобирался домой. Уезжать он собирался из Каркассона, малость пред тем отдохнув. На Монфора мессир Анжерран был ужасно зол, что весьма смешило моего брата. Эд решил остаться — так он сообщил мне, вернувшись от мессира Анжеррана после получения жалования. Он договорился с мессиром Аленом де Руси, что пока побудет под командованием графа де Бар, а потом — если Бог даст — подумаем и о замке Терм.

Через два дня после отбытия сеньора Куси к сильно поредевшему войску, стоявшему близ города Монтобан, снова приезжал граф Раймон. У нас разное рассказывали о его визите — я сам сказать ничего не могу, кроме того, что поведал мне мой брат, которого колотило от гнева. Он явился к Монфору, сообщил Эд, опрокидывая в рот немалый сосуд молодого вина, — тулузский негодяй осмелился явиться в компании своего дружка, графа Фуа. Фуа — само это слово мой брат выговаривал с такой ненавистью, что мне делалось тревожно за его рассудок. Чудесное слово «вера» совершенно теряло значение, выдавленное наружу сквозь зубы — вера тут ни при чем, это слово уже не значит ничего, кроме Монжея, костей, хрустевших и ломавшихся под копытами. Ненавидеть графа Фуа было просто — так просто, что многие делали это по привычке, толком не зная, кто это таков. Привезти его с собою хлопотать о Тулузе со стороны графа Раймона было, мягко говоря, необдуманно.

Все новости о баронах я получал главным образом от брата, тот много общался с мессиром де Руси, а меня с собою не брал, как малолетнего. Брат говорил — Раймон унижался пуще прежнего, обещал отдать Монфору все лены, только пускай сохранится наследственное право его сына, Рамонета, Маленького Раймона. Да какое там! Когда к нам барцы подоспеют — а они уже на подходе, будут не позже чем через неделю — мы получим раймоновы лены и безо всяких «наследственных прав», взяв их силой франкских мечей, и каждый еретик будет насажен на клинок, как на вертел… Примерно так говорил мой брат Эд, излагая ход баронского совета. Я уже привык к таким речам, и самое важное, что извлек из слов брата — так это напоминание, что у графа Раймона есть сын. Очень важный для него, наследник, носитель того же имени… Интересно, он старше меня или младше, Маленький Раймон? Что за глупости, конечно же, младше, ведь он — сын Жанны Плантагенет, а с ней тулузский граф сочетался браком позже, чем узнал мою мать. Как я невольно волновался, покуда граф Раймон со своим посольством не уехал из нашей ставки (ну вот, уехал живой, и слава Богу!) — так совершенно того не желая я выдумывал всякие бедствия на голову неведомого мне Рамонета. Само знание о его безбедном, блаженно-близком к отцу существовании становилось для меня довольно мучительным. Если бы в Тулузе осаждали не Раймона, а Рамонета, не скрою — к стыду своему я бы с радостью смотрел на огромное войско Бара с Монтобанского холма.