Олег Бенюх - Подари себе рай

— Да, извечный бич нашей педагогики — ножницы в уровнях знаний в городе и деревне.

— Степень обеспеченности учителя пособиями — и денежными (зарплата), и наглядными, — развел руками нарком. — И в городе, даже в столице, и того и другого всегда мизер. А уж про деревню и говорить нечего. В вашем анализе американского опыта политехнизации школы особо позитивным является то, что вы учитываете поистине огромный разрыв их, заокеанских, и наших, российских, возможностей. И ориентируете — вполне резонно! — наших энтузиастов на собственные подручные средства и возможности. Главное: ваша с Надеждой Константиновной генеральная концепция, а затем и лично вами созданный детальный план построения Академии Педагогических Наук останутся памятником в развитии русской просветительской мысли. Это не высокопарное изречение, сказанное ради красного словца, а естественная и заслуженная дань подвигу, свершенному на просвещенческой ниве.

Иван знал, что Владимир Петрович Потемкин немало способствовал успешному прохождению проекта о создании академии сквозь сложный лабиринт партийных и правительственных этапов с их бессчетными рогатками, препятствиями и ловушками; что, пожалуй, не было более подходящей (и проходной по всем статьям: весомость в государственной иерархической системе, опыт работы и авторитет в различных структурах просвещения, вселенский характер культурного кругозора) личности на пост президента академии, против которой не возникло бы возражений ни у верховной власти, ни у научной элиты, ни у практиков школьного дела. Кроме всего этого, существует на свете доминанта, не фиксируемая письменно ни в каких официальных анкетах или характеристиках, но неизменно и действенно влияющая на решение важнейших вопросов и развитие человеческих отношений, — взаимная симпатия. Ивану Владимир Петрович напоминал рано ушедшего из жизни отца: широтой души, добрым тонким юмором, неистребимой человечностью, проявлявшейся и в самые светлые, и в самые горестные минуты такого многогранного, такого непредсказуемого бытия.

В день смерти наркома Иван написал письмо на имя Сталина. В нем он предложил присвоить имя Потемкина Московскому городскому педагогическому институту, в котором Иван директорствовал. Письмо он сам отвез Поскребышеву, с которым предварительно созвонился.

— Конечно, непорядок, — поморщился всесильный глава самого могучего секретариата на Земле, прочитав нарочито краткий текст, составленный со знанием всех бюрократических канонов. — Нет ни ведомственных виз, ни обязательных согласительных резолюций. С другой стороны… — он посмотрел в окно, словно там и собирался найти нечто, находящееся с другой стороны, — Он требует докладывать Ему ежедневно двадцать-тридцать писем, выбранных наугад из пришедших самотеком, и безо всякой предварительной обработки.

И на письме Ивана появилось размашистое: «Согласен. И. Сталин».

Два года спустя после победы Иван получил приглашение на прием во французское посольство по случаю Дня Бастилии. В самом этом факте ничего необычного не было. В свой национальный день многие посольства приглашали большое количество гостей, главным образом государственно-партийную номенклатуру и интеллигенцию. Начавшаяся с фултонской речи неистового британца «холодная война» сделала подобные массовые общения едва ли не единственным способом определить реальные показания барометра общественного мнения великой евразийской империи. Частенько Иван отдавал свои приглашения замам — ему было жаль терять два-три часа, потраченные на разговоры, в которых он должен был быть каждый миг начеку, чтобы не сказать чего-нибудь двусмысленного или — еще хуже — недозволенного, идеологически крамольного. Но сейчас стояла середина июля, время было каникулярное, все заместители ушли в отпуск. На прием Иван отправился один: Маша с Матрешей были на даче, Алеша в Кубинке в летних институтских лагерях. Изумительной красоты старинный особняк на Якиманке всегда поражал своим внешним и внутренним причудливым изыском. Июльская жара вынудила посла распорядиться натянуть над двориком тент, и приглашенная публика могла свободно дефилировать из помещения на свежий воздух и обратно. Чрезвычайный и полномочный представитель обновленной Французской республики и скрытый голлист (сам строптивый герой и лидер Сопротивления демонстративно ушел в отставку) подчеркнуто радушно встретил Ивана.

— Ваш институт, — заявил он, вставляя во французскую речь русские слова, — недавно обрел право и честь называться именем месье Потемкина. В моей стране известны два человека, носившие эту фамилию, — Григорий, фаворит великой императрицы, почитательницы Дидро и Вольтера, и Владимир, который в тридцатые годы был вашим послом в Париже. Лично мне ближе и симпатичнее Владимир — и профессионально, и как высокообразованный и высоконравственный человек. Ведь я был с ним хорошо знаком. Помнится, однажды в Лувре мы затеяли с ним дружеский спор на тему, чей вклад в создание этого архитектурного шедевра более оригинален и значителен — Пьера Леско или Клода Перро?

— Совсем недавно вышла его новая книга по истории Франции, — с удовольствием сообщил Иван, получая из рук посла бокал с шампанским.

— Мы ведь вчера… — Посол обратился к одному из своих помощников.

— Позавчера, — с готовностью ответил тот, благоговейно внимая беседе.

— Да-да, позавчера получили экземпляр этой книги. Ну и, конечно, с удовольствием и, миль пардон, естественными возражениями и несогласиями изучаем «Историю дипломатии», редактором которой был высокочтимый мсье Потемкин.

К послу подошел новый министр просвещения Калашников, и Иван, поблагодарив хозяина приема за теплые слова о Владимире Петровиче, медленно двинулся к полосатому тенту. Знакомых было много, и он, то и дело раскланиваясь и пожимая руки, прошел к бару в углу дворика. Там стоял и весело беседовал с коротышкой во французской генеральской форме Сергей, который предупредил Ивана, что тоже заглянет к «лягушатникам» — обсудить проблему, как хотя бы до конца столетия удержать воинственных бошей в разоруженческой узде.

— Знакомьтесь, — обнимая Ивана свободной от бокала с шампанским рукой, зычно объявил он. — Наш российский Жан-Жак Руссо. Противник абсолютизма и частной собственности. О его просвещенческих концепциях я уже как-то имел удовольствие вам сообщить.

— Правда, своего трактата «Эмиль, или О воспитании» я еще не сочинил, — в тон другу отвечал Иван. — Но собственную «Исповедь» на суд просвещенной публики скоро буду готов представить.

— Его «Исповедь» — это Академия педагогических наук. Его детище! — Сергей произнес это с гордостью. Генерал с интересом разглядывал мэтра российского просвещения.