Олег Бенюх - Подари себе рай

Оставшись один, Иван сел в широкое плетеное кресло, которое явно не гармонировало ни с массивной дубовой двуспальной кроватью, ни со столь же тяжеловесным платяным шкафом, и задумался.

«Чужой город. Чужие люди. Чужая страна. Признавшая Советский Союз последней. Участвовавшая в интервенции. Что же, Горький прав, назвавший Нью-Йорк Городом желтого дьявола? Неужели именно это здесь главенствующее, всеопределяющее и всеразвращающее? Но ведь со всего света сюда рвутся, едут на последние гроши люди. И на «Queen Elisabeth» в самых дешевых нищенских классах их были сотни, спящих и видящих во сне, что они ухватили за хвост свою «американскую мечту». Именно возможность этого проповедуют и в американских школах, которые посещают дети иммигрантов — ведь из них состоит девяносто девять процентов населения этой страны. Каков верховный постулат системы образования (включающего, естественно, всестороннее воспитание)? Оно призвано служить реализации той Идеи, на которой зиждется общество, формация, цивилизация. И он, Иван, должен извлечь из этой системы все лучшее, и не просто лучшее, а то, что можно применить в советской системе. Значит, следует вычленить то, что нам тоже годится, что приемлемо в обеих системах. Но это же нечто надклассовое или внеклассовое и, следовательно, антимарксистское, антиленинское. Стоп, Иван, так мыслить опасно. Так он подведет и себя, и Надежду Константиновну. Нет, он будет рекомендовать (если будет!) перенять что-либо у них лишь с тем, чтобы это было применено лишь в измененном виде. Верный ключ — классовая позиция. Есть наука и лженаука. Тут малейший промах — и голова с плеч.

Дождь усилился. Цветные пятна за стеклом расплывались, теряли контуры, сливались друг с другом, распадались на причудливые звездочки. Рваные струйки воды сбегали по прозрачной стене. «Как неуютно здесь, должно быть было в далеком 1626 году, когда и название этого места было Новый Амстердам, и владели им еще не англосаксы». Он поежился, представив себя одним из тех голландцев, которые прибыли в Новый Свет в погоне за удачей и славой. Бури, холода, болезни, враждебные племена…

Иван включил радиоприемник. Первая радиостанция, которую он поймал, передавала урок английского языка для эмигрантов:

— Наш американский флаг…

— Наша американская Конституция…

— Наше американское правительство…

«И просвещение, и воспитание — в один прием, — думал он. — Рационально и тактично. Никакого нажима. Хочешь стать гражданином — выучи Конституцию. Научись любить все атрибуты государства, своей новой, лучшей в мире родины. Советский Союз, конечно, не страна эмигрантов. Но неужели у нас не хватает мозгов, чтобы вот так же рационально и тактично учить любви к нашему флагу, нашей Конституции, нашей Родине. У нас дальше набивших духовную оскомину портретов и лозунгов на демонстрациях дело не идет. Простая констатация, что наше государство самое-самое — работает очень слабо. Один лишь Маяковский не постеснялся сказать: «Читайте, завидуйте…» Остальные считают, что наш русский патриотизм есть нечто врожденное. А его надо воспитывать, лелеять, да так, чтобы он не был квасным — «Россия — родина слонов». У американцев слово, идея работают через дело, реальный результат. Выучи язык, выучи Конституцию — становись полноправным гражданином. А ведь в таком случае чувство любви, почитание, преклонение перед институтами власти прививаются исподволь, а значит, прочно, без лобовой агитации, иначе говоря, без насилия.

Да, все, что усваивается, обретается добровольно, добровольно и защищается до последнего вздоха. Это тебе, дружок, первый урок заокеанской педагогики».

Почувствовав усталость и понимая, что его вот-вот свалит сон, Иван кое-как застелил кровать и, едва коснувшись головой подушки, провалился в сладкое небытие. Разбудил его стук в дверь.

— Ага, — отозвался он, спросонья озираясь вокруг и не вполне понимая, где находится.

На пороге возник молодой парень.

— Здравствуйте, — сказал он, четко выговаривая каждую букву. — Я новый дежурный. Вы не пришли на завтрак. И после того времени прошло будь здоров.

— Вот это да! — виновато произнес Иван. — Который же теперь час?

— А п-п-пол п-п-первого! — улыбнулся парень, и Иван понял, что тот заикается. — Не беда, сегодня выходной. П-п-просто я боялся, не случилось ли чего. И обед можете п-п-проп-п-пустить.

— Спасибо, все в порядке, — сказал Иван, поднимаясь. — Проспал с дороги. Умоюсь — и мигом в столовку.

Обед был сытным, мощным, истинно славянским: винегрет, борщ, пельмени. («С вас ровно квортер», — улыбнулась миленькая кассирша.)

Иван вышел прогуляться. Дождь кончился. От мостовой кое-где поднимался пар. Машин было заметно меньше, чем накануне. Миновав площадь Колумба и повернув налево, он дошел до Пятой авеню. Зайдя в отделение какого-то банка, нашел телефон-автомат и набрал номер гостиницы «Манхэттен».

— Я хотел бы поговорить с мисс Сильвией Флорез, пожалуйста.

— Обождите, пожалуйста, сэр. — Голос телефонистки звучал обнадеживающе. Полминуты длилось молчание. Наконец она сказала: — Я сожалею, сэр, но мисс Сильвия Флорез сегодня утром выехала из нашей гостиницы.

Он помолчал, стараясь уловить, правильно ли он понял ее ответ, и телефонистка добавила:

— Мисс Флорез не оставила никаких посланий, сэр.

Иван повесил трубку и долго смотрел на телефонный диск.

«Молодая, красивая девушка, к тому же француженка, — думал он. — Что ей до женатого, а главное — большевистского комиссара, ведь мы для них все комиссары. Какая же она была бы француженка, если бы сама отказалась от хмельной постели с нестарым, привлекательньм (а что, я еще парень хоть куда!) иностранцем? Зачем? Ну хотя бы для коллекции!» Сам того не сознавая, он тоже мыслил стереотипами.

Правда, они договаривались сегодня сходить в музей «Метрополитен». «А вечером я приглашаю вас во французский ресторан». Сильвия на прощание отвесила ему изящный поклон. «Что ж, значит, не судьба. Храм искусства, французские деликатесы — уже хорошо и то, что мы о них хотя бы поговорили. Не горюй, Иван, где наша не пропадала. У тебя впереди интересная и любимая работа. Вот о ней, а не об амурах и думай».

На дачу Сталина на ужин Никита был приглашен впервые. Пока автомобиль, могучий бронированный «линкольн», уверенно мчался по Москве, его городу, и далее по ухоженному, без единой выбоинки шоссе, приводя прохожих в восторженно-завистливый трепет, он продумывал каждый шаг и каждое слово предстоявшего — столь желанного и ответственного — визита. Тем более что опаздывал он уже на целых сорок три минуты.

— Еще долго? — раздраженно спросил он шофера, словно тот был виноват в задержке.