Анна Антоновская - Время освежающего дождя

Внимание Саакадзе привлекли цаги. Он поднимал то синие, то красные, то голубые. Пробовал прочность носка, густоту кистей. Нагнулся к груде подков, выбрал самую большую, согнул ее пальцем и хмуро отбросил.

— Хо-хо-хо! — раздалось по майдану.

В гущу толпы, размахивая хворостиной, въехал на арбе, нагруженной сыром, раскрасневшийся дед, напомнивший Саакадзе деда Димитрия. Оказалось, что в Дигоми — окрестной деревне — разнесся слух: Моурави приобретает сыр не на обмен, а на звонкие монеты. Этому не поверили, но на всякий случай снарядили в город отважного деда.

Расхохотался Саакадзе, загоготали и амкары. Какой-то старый дукандар шутливо стал убеждать деда, что самая глупая голова сыра у него на плечах. Димитрий нахмурился, он не любил шуток над дедами, но Саакадзе приказал Эрасти закупить весь сыр и расплатиться с дедом монетами.

Амкары дивились, следуя за Моурави. А с площади еще долго слышались возгласы огорченного деда, ругавшего односельчан за отказ послать с ним вдобавок еще три арбы сыра и пять корзин с петухами.

В боковой улочке Даутбек поздравил Георгия с началом новой, монетной торговли.

Долго оставался Саакадзе на улице Оружейников, тесно заполненной амкарами всех цехов.

На середину оружейного ряда ученики вынесли длинные скамьи и стойку. Рядом с Саакадзе сели уста-баши, ах-сахкалы и старейшие мастера.

Наступало время кожи и стали.

«Барсы» начали пробовать образцы наступательного оружия — колющего и режущего, сгибали, выверяли точность линии клинков, осматривали рукоятки. Димитрий, вращая над головой дамасскую сталь, словно рассекал свистящий ветер. Гиви перебирал пращи, вкладывал в них заостренные камни и устремлял их в знойную синеву, безошибочно определяя дальность полета. Ростом надел по локоть нарукавник с железною перчаткой и, натягивая тетиву, испытывал гибкость пальцев. Саакадзе внимательно следил за друзьями, а Эрасти раскладывал перед ним доску и уголь.

— Да, любезные амкары, — произнес Саакадзе, — оружие ваше достойное, но годы ушли вперед. Турки теперь вооружены не только копьями, но и тарпанами, секущими с одного взмаха всадников и коней. — И, взяв уголь, начертал на доске длинную рукоятку со всаженной в нее выгнутой полумесяцем пилой. — Вот, мастера, как видите, тарпан соединяет в себе копье и саблю. Турки оттачивают его с двух сторон, а мне вы сделайте внутреннюю линию с острыми зубцами. Пока тысячу штук, для легких конников. В бою они будут охотиться за вражескими начальниками. А стрелы приготовьте мне по татарскому образцу: толще и длиннее наших. Копья смастерите — тысячу метательных и две тысячи ударных. Шашки, конечно, будете ковать грузинские, легкого веса пять тысяч, тяжелого — три. Потом еще один заказ, особенно приятный для азнаура Димитрия: полторы тысячи стрел для обучения, с деревянными шишечками на конце вместо копейца. Теперь не мешает подумать о панцирях и для коней. Саакадзе начертил две пластины в форме топоров, соединенных ремнями. — Турки называют этот панцирь «буиндуком» и считают важной защитой коня в битве. Летом, кроме того, буиндук особенно выгоден, ибо не позволяет коню мотать головой и отгонять мух, что всегда раздражает всадника в часы битвы. Буиндуков нужно мне не менее шести тысяч.

Амкары, увлеченные познаниями Саакадзе в оружейном деле, беседовали с ним, как со старшим уста-баши. Обсуждались мельчайшие подробности заказа. Записывал не один Эрасти, но и Димитрий, и Ростом, и цеховые писцы. Обусловливалась цена, сроки. Саакадзе обещал, что царство оплатит заказ не только кожей, медью, железом, но — наполовину — и серебряными монетами новой чеканки.

Амкары старались не очень выдавать свою радость, сосредоточенно следя, как Саакадзе подписывал пергамент с перечислением заказов.

Уста-баши обмакнул указательный палец в киноварь и приложил его к пергаменту ниже подписи Моурави. Эта «печатка» была равносильна клятве на кресте.

Договорившись о присылке задатка, Саакадзе поднялся и пожелал амкарам покровительства святого Давида.

За Махатскими холмами чуть посинело небо; с плоских крыш Банной улочки снимались просушенные полотнища. Майдан затихал.

Сопровождаемые амкарами Моурави и «барсы» направились к кольчужникам ознакомиться с оборонительным оружием.

Лавки кольчужников Саакадзе оглядывал особенно тщательно. В темных углах отсвечивали серым блеском тончайшие проволочные сетки и струили синеву панцирные пластины. В них запутывались наконечники вражеских стрел, об них ломались неприятельские сабли. Заинтересовал Саакадзе трехстворчатый панцирь, украшенный сложным орнаментом. Саакадзе снял его и вынес на свет.

Владелец, мастер с тройным багровым подбородком и усами, свисающими до рукоятки кинжала, принялся расхваливать свою работу:

— Двадцать тысяч молний ударят — не расколют. Голубой буйвол свалится с неба — не согнет. Огонь из горы выйдет — не расплавит. В самом Дамаске…

— А ну, надень! — перебил Саакадзе словоохотливого амкара.

Оружейник застегнул панцирные ремни и кичливо закинул голову. Саакадзе обнажил тяжелый меч и ударил по панцирю. Сверкнули искры, оружейник едва удержался на ногах, испуганно схватившись за дерево. В панцире зияла пробоина. Кругом зашумели, зацокали амкары.

— Теперь вижу, что ты сам — голубой буйвол! — сурово произнес Саакадзе. — Для каких воинов — для своих или вражеских — приготовил этот глиняный таз?

И, повернувшись, направился к лавке боевых шлемов. Вызывающе сверкали они одной линией с устремленными вверх наконечниками, опущенными сетками и стальными перьями впереди. И тут не поскупился амкар на похвалы изделиям своего цеха:

— Если метехская скала на этот шлем обрушится — сама пылью рассыплется. Лев набросится — зубы поломает. Полумесяц натолкнется — дождевыми каплями разбрызгается.

Амкар с большим рвением нахлобучил на себя шлем с серебряным султаном.

— А ну, сними! — приказал Саакадзе.

Нехотя амкар опустил шлем на стойку. Саакадзе вскинул меч и ударил по шлему. Сверкнули искры, охнули амкары, заливисто засмеялся Гиви. Шлем, расколотый пополам, гулко стукнулся о землю. Оружейник остолбенел.

— Зажги самую толстую свечу перед Иоанном Крестителем за то, что не испытал твою работу на твоей голове! Запомни: амкар, делающий плохое оружие, хуже кизилбаша, ибо подвергает опасности битву, — сурово сказал Саакадзе, вкладывая меч в ножны.

Он был встревожен и решил поручить Даутбеку Оружейный ряд.

Старый чеканщик Ясе встретил хмурого Саакадзе на пороге своей темной лавочки. Уже с неприязнью Саакадзе спросил чуть сутулившегося чеканщика, чем он может похвастать. Ясе сокрушенно развел руками.