Анна Антоновская - Время освежающего дождя

Не боялись солнца двое: Тэкле, стоявшая у камня, и Папуна, в беспокойстве круживший неподалеку от проклятой башни, готовый в любой миг кинуться на помощь несчастной.

Завтра пятница, ставшая любимым днем Папуна. Он уже намеревался сократить томительное время размышлением о непредусмотрительности Магомета, не разменявшего одну неделю на семь пятниц, как вдруг боковая калитка крепости приоткрылась и Датико, выглянув на улицу, вскрикнул:

— Эй, сарбаз, скажи, там все еще стоит сумасшедшая или огонь солнца воспламеняет мои глаза?!

— Правда, ага Дауд, наверное, из камня сделана: дождя тоже не боится.

— Молодец, храбрый сарбаз! Может, скажешь, о чем старуха думает?

— О шайтане думает! — еле открывая рот, промямлил сарбаз, у которого от палящих лучей красные мурашки бегали в глазах. Ему опротивело не только сторожить ворота, но и помнить о приказе хана не отходить от косяка дальше своей тени.

— Может, дать ей бисти, — сказал Датико, — пусть идет домой, все равно сегодня больше не заработает. Жалко, если умрет от солнца, — привык ее видеть.

Сарбаз оживился, — чужая глупость всегда радует. Бисмиллах! Как эти гурджи умеют жалеть всякую мелочь! Бисти! Он сам готов дать два бисти тому, кто постоит за него минуту, пока он смочит горло глотком воды.

Датико засмеялся: он готов оказать пехлевану услугу. И пусть не только смочит горло, но и вылудит его льдом.

Сарбаз не дослушал приятного пожелания и, как ящерица, юркнул за калитку.

Датико быстро пересек улицу и, подойдя к Тэкле, протянул ей монетку:

— Высокая царица, тебя светлый царь молит удалиться, иначе опасается не выдержит, закричит через решетку… Уступи, величественная царица. Сегодня на рассвете прибыл Керим, ночью постучится в твой благословенный дом. Пусть Горгасал ждет.

Тэкле чуть подняла голову: в узеньком окне едва виднелось бледное пятно. Знала она — это лицо любимого.

— Скажи моему царю: я тоже умоляю — не лишать меня единственной радости.

Она еще раз взглянула наверх и медленно, не замечая ничего, побрела по пыльному закоулку. Как радостно подбежал к ней Папуна, когда их не могли уже видеть из крепости.

Луарсаб облегченно вздохнул и в изнеможении опустился на табурет. Ему почудилось, будто он брошен в раскаленную печь, а всего минуту назад ему было холодно, и он ощущал озноб. Ушла, первый раз удалось уговорить. Наверное, Датико что-нибудь страшное придумал.

Снова Луарсаб развернул шелковистую бумагу и перечел письмо Тинатин. Он и раньше не сомневался в своей предопределенной участи, все же где-то далеко, на дне сердца, теплилась надежда. А вот теперь никакой не осталось: шах не уступит. Русия не хочет или не может настоять. Остается одно прислушаться к мольбе Тинатин и бежать. Сестра знает больше, чем пишет. «Боже праведный, мне ли не знать, как страдает моя Тэкле?! Какое право имею я так мучить святую царицу? А может быть, согласиться?.. Нет, нет, не могу! Бежать? Но как! Без розовой птички моей ни за что! А с нею — невозможно! Какая же тайна, если двинется караван в восемь человек?!»

Бесшумно вошел Баака, взглянул и догадался, о чем думает Луарсаб:

— Светлый царь, много упущено, сейчас придется решить.

— Без царицы не уйду.

— Царица выедет следом, со стариками.

— А я со свитой?

— С нами Керим, а Датико издали будет оберегать царицу.

— Но знай, без царицы не уйду.

Баака молчал, слишком хорошо изучил он эту непоколебимость в голосе царя: надо устраивать совместное бегство. Какой нестерпимый зной! Ковры словно плывут в расплавленном тумане.

Осторожно постучав, вошли Датико и немая прислужница. Фатима поставила у ног царя медный таз и кувшин. Азнаур ловко стянул цаги, опустил ноги Луарсаба в таз и принялся окатывать их охлажденной водой.

Фатима вышла в комнату князя, скоро вернулась, держа поднос с чашами, где в янтарном соку плавали кусочки льда. Баака сам приготовлял этот прохладительный напиток из лимона, винограда и душистых абрикосов. Всеми мерами сохранить здоровье царя Картли!

Луарсаб похвалил напиток, освежающий мысли. «Бедные мои люди, — думал он, — разве не видите — все кончено для неудачливого Багратида. Но не следует мешать вам, ведь надежда удлиняет жизнь, расцвечивает назойливые будни».

— Да, дай, мой князь, чудесный напиток! Мне совсем хорошо, мой Датико, ты хорошо придумал — с водой. Не ты? Керим? Можно сказать ему в похвалу: умеет плавать между острыми скалами персидского ада… Вот, мои друзья, будем в Метехи, я закажу амкарам, любимцам Георгия Саакадзе, медные ванны величиной в полкомнаты, каждому из вас отдельную. Ты что, Датико? Или не веришь, что я увижу Метехи?

— Светлый царь, я не только верю в твое возвращение, но думаю — оно будет прекрасным. А плачу от бессовестной жары.

Стало тихо, словно не было здесь никого.

Баака прислушался. «Скоро муэззин призовет на второй намаз правоверных. Уйдет прислужница, и Керим, как всегда, будет проверять все входы. Мы услышим о происходящем в Исфахане. Утром он мимоходом шепнул, что видел Тинатин и Нестан, сунул послание и исчез».

— Заражены тревогой все, даже царь, даже Баака, недаром у Датико побелели губы. Тревога появилась вместе с Керимом из золоченого Исфахана, обнаженная, без всяких прикрас. — Так говорила Тэкле, вслушиваясь в срывающийся голос Горгасала. — Кто может догадаться, что царица здесь? Зачем напрасно бередить сердце, оно и так смертельно ранено.

Томительно тянулся день, в доме Горгасала ждали Керима.

Подгоняя время, Горгасал подбегал к калитке на каждый шорох, лишь бы не бездействовать.

И, как всегда бывает, долгожданный стук молоточка ошеломил.

— О господи Иисусе! Керим! Керим!

Папуна сжал его в объятиях. И сразу заговорили вместе, громко, восторженно.

Всем привез подарки друг: вот послание от ханум Хорешани, а вот… Изумленно смотрит Тэкле на заплатанную чадру, бережно сложенную в ларце из слоновой кости, рядом с драгоценными индусскими запястьями.

Но чем дольше говорил Керим, тем больше бледнели старики, мрачнел Папуна и радостнее сияли глубокие глаза Тэкле.

— Керим, повтори, возможно ли?

— Светлая царица, пусть аллах сбережет тебя, как сберегает луну на небе. Лишь тебе дано убедить царя. Неизбежно ему покинуть Гулаби раньше тебя. Совместное бегство подобно игре с гюрзою. Эта чадра принадлежала немой прислужнице. Она на два дня будет отпущена, а по причине жары я ежечасно прикажу сменять стражу. И никто не проведает, когда прислужница придет и когда уйдет. Надев эту чадру, благородная царица…

Бурные слезы счастья прервали его слова.

— Керим, мой Керим! Ты возродил во мне радость!

— За такую радость придушить мало. Ты что, шутишь, Керим? Куда толкаешь дитя: в пасть тигра или на картлийский пир?!