Еремей Парнов - Заговор против маршалов

В прениях выступили сорок два участника. Сталин внимательно регистрировал проклятия в адрес врагов и заверения в преданности. Военных должны судить сами военные. Пусть покажут, кто чего стоит.

— Срок вам — неделя,— предупредил Ежов, вер­нувшись в наркомат из Кремля.

Назавтра, после встречи со Сталиным, Молотовым и Кагановичем, он объявил, кого отобрали для процесса: Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Фельд­ман, Примаков, Путна,— общее групповое дело на во­семь человек.

Вышинский и помощник главного военного прокуро­ра Суббоцкий менее чем за два часа провели допрос (пятнадцать минут на каждого) и удостоверили прави­льность показаний, данных на следствии.

— Все верно, Андрей Януарьевич? — спросил Ежов, принимая протоколы.— Можно отсылать товарищу Сталину?

— Хорошо поработали чекисты!

Девятого июня Вышинский подписал обвинительное заключение. В этот день его дважды принял Сталин. Выходя что-то около полуночи из кабинета, Андрей Януарьевич чуть не столкнулся с Мехлисом, но успел отскочить и церемонно раскланялся.

На следующее утро Вышинский выступил на плену­ме Верховного суда с сообщением о деле. На пленуме было образовано Специальное судебное присутствие, куда вошли видные военачальники.

Дело было закончено, поступило в суд, а из под­судимых продолжали выбивать показания. Намечались вторые, третьи и более дальние эшелоны. Члены только что избранного присутствия — новый начальник Ген­штаба Шапошников, командармы Дыбенко, Каширин — первыми стояли на очереди.

«Время всякой вещи под небом».

Самая приятная вещь на свете, якобы сказал на дружеской пирушке вождь, это дождаться своего часа, отомстить врагу и спокойно лечь спать.

Он все помнил, за всем наблюдал и ничего не упускал из поля зрения. Нацелив Мехлиса на самый высокий градус пропагандистской парилки, не забыл подгото­вить маленький фокус.

Накануне процесса, за считанные часы до суда, по­следствия которого скажутся на судьбе всего человече­ства и будут неисчислимы, «Правда» и «Известия» одновременно печатают статью «История и современ­ность (по поводу книги Е. Тарле «Наполеон»)».

«Враги народа, боящиеся дневного света, люди, пря­чущие свое подлинное лицо, охотно избирают истори­ческую литературу в качестве орудия своей двурушни­ческой, вредительской деятельности... Книга Тарле о Наполеоне — яркий образец такой вражеской вы­лазки».

Бедный академик! Он испил свою чашу сполна. Его уже арестовали и судили — по обвинению в принадлежности к контрреволюционному монархист­скому заговору. Еле удалось вырваться из ссылки. После такой статьи можно ждать чего угодно. Вплоть до выс­шей меры. О намеченном на завтра мероприятии он, надо думать, не догадывался. Однако заподозрил, что принесен в жертву государственным интересам: бди­тельность. Но почему именно он и за что? Говорили, что Сталин ждал этой книги, собирался стать первым ее читателем. Значит, не понравилось самому?

Насилу удалось задремать после трех таблеток снот­ворного. Но не успел он провалиться в забытье, как зазвонил телефон.

— Товарищ Тарле?.. Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин.

Напольные часы пробили два удара — его излюб­ленный час.

— Здравствуйте, товарищ Тарле. Вы, наверное, немножко огорчены? Не стоит огорчаться. Статья о кни­ге «Наполеон» не соответствует оценке, которую дает руководство партии. Будет дано разъяснение. Всего вам хорошего, товарищ Тарле.

Утром оба ведущих органа так же дружно поме­стили опровержение.

«...Из немарксистских работ, посвященных Наполе­ону, книга Тарле — самая лучшая и ближе к истине».

— С-слава те гос-споди...

На сообщение об окончании следствия и предстоя­щем судебном процессе Евгений Викторович сперва и внимания не обратил.

А страна и мир замерли в ожидании.

Превратности судьбы «Наполеона» тоже не прошли незамеченно. Выходит, возможна все-таки справедли­вость? И сколь беспромедлительно ее торжество. Как молния с сияющих высот.

— Есть только одно солнце,— объяснил Каганович, когда старая знакомая попросила его вступиться за арестованного мужа.— Все остальные — только ма­ленькие звездочки.

Над башнями Кремля зажгли рубиновые звезды, далеко видимые в ночи.

Лето летело к солнцестоянию.

Ожидался невиданный урожай.

Извержению вулкана обычно предшествуют пред­вестники: выбросы газа, толчки. Наблюдаются и ано­малии в поведении животных, домашних и диких. Лошади рвутся из конюшен, с жалобным воем ме­чутся по улицам собаки, покидают свои земляные укры­тия змеи и скорпионы. Но не люди. Люди обычно спокойно спят или предаются любви, о чем лишний раз напоминают гипсовые слепки Помпеи.

За неделю до начала процесса «Правда» опублико­вала обширную статью С. Уранова «О некоторых ковар­ных приемах вербовочной работы иностранных разве­док», вызвавшую обильную читательскую почту. В сво­их письмах в редакцию простые советские люди призы­вали к бдительности, разоблачали «беспечных просто­филь» и «опасных болтунов». «Долг гражданина — быть добровольцем НКВД»,— следовал неизбежный вывод.

Словом, никто не мог пожаловаться, что не увидел знамения в небесах. Знаки были явлены изобильно.

В самый канун одна за другой появились и две пре­странного свойства заметки. Одна так и вовсе ошеломи­тельная, но тем не менее в русле все той же гене­ральной линии на бдительность.

«Профессор — насильник, садист» — называлась первая и «Враг под маской врача» — вторая. По всему выходило, что намечается встряска медицинских работ­ников. Недаром еще в декабре подвергся идеологи­ческой проработке нарком Каминский. Темная память о холерных бунтах крепко угнездилась в народном соз­нании. Всего век минул с той поры, когда озверелая толпа избивала лекарей — распространителей мора. Сто лет для истории — это и много, и мало, равно как и для воспитания нового человека. Опрокинутое сознание нуждается в постоянной накачке абсурда, словно нарко­ман в морфии. Расстрелы, голод, осквернение святынь и могильных камней, надругательство над жизнью и смертью — все эти разрушительные процессы возроди­ли в измордованной, забитой душе древний мистиче­ский ужас. Он хлестал через край, изливаясь в наве­тах и поразительном легковерии.

Мало оказалось вредителей и шпионов, чтобы дать полный выход загнанному в лабиринты подсознания изуверству. Сваливая просчеты и провалы в хозяй­ственной деятельности на спецов-вредителей, Сталин исподволь подбирался к врачам. Первая проба с микро­биологами, которых обвинили в заражении лошадей, выявила богатейший спектр возможностей. На профес­соров, что выкармливали в колбах убийственные микро­бы, реагировали куда более живо, чем на инженеров, эсперантистов и прочую гнилую интеллигенцию.